Порнограф

Что я мог ответить? Да, потерял себя, как кошелек, но, боюсь, меня не поймут. Моя спутница из другого и фантастического мира. Каким-то странным образом она залетела на нашу запыленную, расплавленную от жарыни и горя, проклятую Богом планету, чтобы провести необходимые исследовательские работы, а после пропасть в глубине непроницаемой неизвестности.

— Что с тобой? — повторила вопрос, когда мы уже катили в перетопленной печи нашей «Победы». — Много впечатлений?

— Слушай, а он кто? — не выдержал я, крутящий баранку. — Чего он такой был… с тобой?

— А он всегда такой. Со всеми.

— Ах, всегда такой?

— Ванечка, ревнуешь? — искренне засмеялась. — Ты что, дурачок? Я люблю тебя таким, какой ты есть.

— От меня пахнет, как от помойного кота, — был честен. — И вообще.

— А мне нравятся твои недостатки, — кокетничала. — Народ не выбирают, с ним живут.

— Вот-вот, — кислился я. — Не нравится мне такая бескорыстность. Не нравиться.

— Иван, ты себя не утомил, как Отелло, когда душил Дездемону?

— И правильно, что душил, — выразил свое отношение к классике. Кстати, почему он не снял очки?

— Кто? Отелло?

— Этот Савелло! — точно выматерился. — Аркадий Аркадьевич!

Девушка подпрыгнув на сидении обезьянкой на пружинке, возмущенно всплеснула руками: вот так благодарность за хлопоты. Вместо того, чтобы думать о решении дальнейших сложных алгебраических уравнений с тремя неизвестными, Ванюха занимается арифметическими упражнениями для подготовительного класса начальной школы.

— Вот именно: с тремя неизвестными, — взъярился я. — Откуда ты его знаешь — это первое? Трахалась — это второе? И третье: зачем тебе, кукла, все это наше говно?

— Дурак в кубе, — ответила находчиво, прекратив обращать на меня внимания.

И была права: у меня дурная наследственность — моя кровь замешена на гари бескрайних азиатских солончаков с галопирующими табунами диких лошадей, на весенних грязевых потоках, несущих обглоданные стервятниками трупы скота и кочевников, на холодных и выстуженных ночах с мертвым зимним небом, похожим на плотный саван; у меня выразительные скулы раба, их нельзя отрихтовать учебой в престижных кембриджах и гарвардах; я не умею быть сдержанным в чувствах и быть куртуазным, как рояль; под моими обгрызанными ногтями грязь веков, что, разумеется, не является большим достоинством, но я такой, какой есть.

И принимать меня нужно именно таким — графским выблядком своего трудового народа. И вместе со своим народом я в меру развратен и хитер, в меру глуп и благоразумен; я — порнограф конца века, то бишь летописец смутных дней. И, согласитесь, господа, это занятие не самое дрянное. Случаются дела куда худее, в чем нетрудно убедиться, оглянувшись в скорбном сочувствии к этому истлевающему, как кости, миру.

…По возвращению в наше коммунальное сообщество мы обнаружили, что события продолжают развиваться по закону Мэрфи, то бишь по закону бутерброда, падающего на пол маслом. Плюм — приятного аппетита!..

Во-первых, боевые старушки и проценщица Фаина Фуиновна объединились, как ООН перед угрозой планетарного голода, и пытались выказать свои претензии. Мне. Во-вторых, господин Могилевский самым бесстыдным образом дрых на тахте, выгнав кота на подоконник. И в-третьих, оскорбленная Саша тотчас же удалилась в свою светелку, посчитав свою миссию выполненной сполна.

Я кое-как отбился от старушек, заявив, что они меня не так поняли. Потом выгнал Мойшу с Голланских высот, то бишь тахты, и вернул туда силой орущего и царапающего косматого и обожаемого Ванечку.

— Отпусти кота, ирод, — потребовал любитель животных. — Ему было хорошо там, на окошке… На скознячке…

— А лучше всего было тебе, — вредничал я. — И это вместо того, чтобы держать ушки на макушке…

— Ёхан Палыч, шел бы ты тундрой, однако, — не выдержал моего инициативного напора. — Приняты все звонки и даже более того…

— Как это? — насторожился. — Что значит: «более того»?

И выяснилось, что за мое короткое отсутствие обо мне, любимом, вспомнили, тут господин Могилевский вытащил записную книжку и зачитал список: 1. Из библиотеки Н.А. Некрасова, чтобы вернул журнальную подшивку «Северных широт», 2. Из домоуправления, чтобы уплатил за комнату, 3. Из «Голубого счастья», чтобы посетил их в обозримом будущем, 4. Из страхового общества «Шанс», чтобы…

— … чтобы застраховал свою жизнь, — завопил не своим голосом. Хватит издеваться! Меня интересуют звонки по нашему делу, умник, и только они!

— Тогда верни кота, где взял, — сказал Мойша.

Как меня не хватил удар от возмущения, не знаю. Повезло, потому что в коридоре брызнул телефонный сигнал и я устремился к аппарату. И кто это был? По закону подлости. Если бы позвонили из Ватикана и предложили пожертвовать будущий гонорар за новые срамные снимки, я был бы только счастлив и рад, но служки Господни еще, видать, не знали о простом российском пареньке и папарацци Ванечке Лопухине, и поэтому звонила… Асоль Цырлова.

О, боги, вздрогнул я и хотел закричать, что меня нет дома. Однако сквозь треск и шум на линии, похожий на серебристый дождик, услышал голос дочери. Что такое, детка?! И выяснилось, что деда отъезжает в госпиталь для лечения, его надо сопровождать, и у меня появилась внеочередная возможность погулять с Марией.

— А тетя Ая не может?

— Она работает, папа. У неё операции на собачках.

— А тетя Аура?

— Уехала на дачу. Еще вчера.

— Тогда больше нет вопросов, — ответил я. — Скоро буду.

— А я на роликах буду, да, па?

Вот так всегда, вздохнул я, жизнь диктует свои законы и от них удрать ещё никому не удавалось. Что делать: дети — это святое, и я засобирался на свидание. Черт, у семи нянек ребенок без присмотра: одна с любимым папой, вторая режет псов, а потом штопает их, как чулки, а третья выращивает редиску и петрушку на собственном мелкособственническом огородике с дырявым нужником. И каждая считает, что она занимается самым важным на свете делом, а Лопухин валяет ваньку… Ну бабы, гималайского Ёхана на вас нет!

Когда господин Могилевский понял, что я не шучу и удаляюсь по чрезвычайному делу, то признался — был сигнал от Константина Славича, который просил передать: работа с известным мне лицом идет полным ходом, хотя от срочной встречи оно, лицо, пока отказывается. Убедительная просьба со стороны журналиста Славича созвониться, чтобы выработать единую тактику поведения.

— Тактика у нас одна: раздавить гадину, — сказал я и, выбежав в коридор, вспомнил об Александре.

Помимо многих недостатков, у меня есть одно достоинство: я не злопамятный и, когда чувствую, что меня занесло на вираже, то готов сбить скорость и повиниться перед пешеходом, которому в горячке отдавил ногу. Такой вот невозможный, но благородный характер.

Я пошкрябался в дверь соседки, мол, люди мы не местные, бедствуем, сиротки, уж дайте на пропитание, люди добрые.

Сашенька отдыхала — услаждала слух «Танцами с саблями» товарища композитора Хачатуряна. Эта классическая музона, на мой взгляд, полностью соответствовала душевному состоянию воительницы-победительницы. Я представил остроконечные янычарские сабельки в ласковых руках любимой и решил, что лучше будет, если повинюсь во всех смертных грехах.

— Ну виноват, — повесил буйную головушку. — Ну, что теперь не жить? Не дружить? Не любить? Не пить? И дела не делать?.. Поехали с Машкой познакомлю. У неё все мои положительные качества.

— В следующий раз я тебя, сукиного сына, кастрирую, как ты кота, простила и спрятала «сабли» в ножны. — Тебе, Ванечка, надо или учиться хорошим манерам, или лечиться в психлечебнице грязью…

— … чтобы в князи, в смысле, в графы, — обрадовался я, пытаясь приложиться к дамской ручке, как это совсем недавно делал молодой царедворец, находящийся, очевидно, уже на борту авиалайнера Air France эх, Париж-Париж…

— Подлиза, — сказала Александра. — И беспринципный к тому же. Убила бы.

Я не оспаривал этих утверждений. По принципиальным, кстати, соображения. Как показывает всесветный опыт, женщина — друг человека. А какие могут быть споры между друзьями?