Дело № 306. Волк. Вор-невидимка

— Так, — подтвердил Мозарин. — Но машина, очевидно, была неисправная. Сигнал не действовал, фары не включены, тормоза, наверное, тоже были не в порядке…

— Слишком много неполадок для одной машины, — задумчиво произнес Градов. — Какой шофер, зная, что его машина неисправна, будет лететь сломя голову, да еще в непогоду, в потемках? Нет! Тут что-то другое.

— Во всяком случае, товарищ майор, виноват шофер! Думаю, что можно выяснить, какие шоферы-женщины проезжали в этот час по улице Горького. Я поговорю с ними повнушительней!

Градов покачал головой.

— Вижу, что вы не наметили план расследования! — воскликнул он, поднялся с дивана и, опустившись в кресло напротив Мозарина, посмотрел на стенные часы.

— Шаблон в нашем деле может завести вас на ложную дорогу. — Градов взял со стола прозрачный мундштук, вставил в него сигарету, закурил и пододвинул портсигар лейтенанту. — Следствие — дело щепетильное, творческое, не терпит трафаретных, решений. Зачем собирать улики, разрабатывать версии, вести допросы? По-вашему получается, что поговоришь «внушительно» с подозреваемым — и дело в шляпе! А ведь признание далеко не всегда является истиной. Вот на Западе додумались сажать подследственного посреди комнаты с зеркальными стенами. Допрос ведется через небольшое отверстие. Когда ставится вопрос о виновности, комната освещается зловещим зеленоватым светом. Куда ни взглянет обвиняемый, он видит в зеркалах свое лицо, похожее на лицо мертвеца. Западные криминалисты считают, что самые закоренелые преступники в зеркальной комнате признаются во всем.

— Да, в таком положении что угодно скажешь! — воскликнул Мозарин. — Это вроде инквизиции!

— Но это еще не все. Иногда на Западе применяют так называемый психогальванометр, — продолжал майор. — Подозреваемому вкладывают в руку небольшую пластинку и через его тело пропускают электрический ток, напряжение которого отмечается гальванометром. Если полицейский задает вопросы невинного свойства, испытуемый, конечно, остается спокойным и прибор ничего не показывает. Когда же полицейский задает вопросы, которые волнуют испытуемого, его железы, как известно, выделяют пот. А влажная ладонь уменьшает сопротивление проходящему току, и это сейчас же отражает шкала гальванометра. Что и требуется! Стало быть, любой невинный человек, который волнуется из-за того, что полиция его в чем-то подозревает, может быть признан виновным.

— Зато «по-научному»! — усмехнулся Мозарин.

— Да, но это «наука» людоедов! — продолжал майор. — Как и пытки в старое время, так и зеркальная комната с зеленым светом, и психогальванометр, и другие подобные фокусы вынуждают у обвиняемого лишь формальное признание в преступлении. Сейчас наше советское право не считает голословное признание подозреваемого достаточным основанием для того, чтобы осудить его. Судебная практика знает случаи, когда по каким-либо причинам человек берет на себя вину в преступлении, которого он не совершал. Учтите, в уголовном мире нередко главари шайки или банды заставляют третьестепенного соучастника под угрозой смерти взять на себя всю вину, и таким образом матерые рецидивисты ускользают от возмездия. Вот недавно мальчишка, несовершеннолетний, вдруг признался, что именно он совершил ограбление склада, нанеся сторожу тяжелое увечье. А на поверку оказалось, что мальчишка этот — подставная фигура, хотя все улики формально говорили против него. Просто главари банды рассчитали: с паренька спросу мало, он несовершеннолетний, еще не был судим. А из колонии они обещали вызволить его. Так-то… Я говорю это для того, чтобы вы твердо уяснили: надо искать и находить объективные улики и факты. Материал оперативного работника, как и следователя, должен выдержать испытание при самом дотошном, придирчивом судебном разбирательстве. Не забудьте также, что особо опасные преступники умеют подчас подсунуть молодым работникам «приманку», на которую они и клюют. Надеюсь, лейтенант, для вас все ясно?

— Так точно! — Мозарин вскочил с кресла, но Градов опять усадил его на место. — Я ведь потому несколько сбит с толку, что у меня нет ну никакого следа. Вслепую иду, товарищ майор!

— Да… Преступник неизвестен, личность пострадавшей до сих пор не выяснена. Обстоятельства наезда удивительны по наглости. Фары погашены, сигнал молчит… — задумчиво произнес Градов. — Что ж, нам не впервые решать такие сложные алгебраические задачи. И еще эта дикая записка!.. Возьмите ее, отдайте нашим научным сотрудникам и попросите восстановить зачеркнутую строчку…

Выйдя из кабинета Градова, Мозарин прошел в научно-технический отдел, в лабораторию, где производили химические, биологические и прочие анализы и экспертизы. Он столкнулся с Корневой в дверях, протянул ей записку и объяснил, что надо сделать. Девушка кивнула головой.

— Когда будет готово? — спросил лейтенант.

— У нас не залежится, Михаил Дмитриевич!

— А все-таки?

— Ну, через сутки.

— На одну строчку — целые сутки?! Значит, на десять строчек — десять суток, на сто…

— Тоже одни сутки. Ведь это же химия, а не заказ на пошив сапог: если одну пару можно стачать за три дня, то десять пар — за тридцать дней…

— Это можно и без химии сообразить, — ответил офицер, неудачно пытаясь сострить. И подумал: «Определенно, она на меня за что-то зуб имеет… Или чванится своим высшим образованием».

— А вы, пожалуйста, пораскиньте мозгами, — продолжала Корнева. — Об анализах и восстановлении документов надо иметь представление…

— Я предлагаю прекратить прения! — перебил ее Мозарин, чувствуя, что всерьез начинает сердиться. — Кто за?

— Я воздерживаюсь… — Девушка высоко подняла голову, и в ее глазах, казалось, вспыхнули синие искры. Она стремительно скрылась за дверью.

Лейтенант отправился в Городскую автомобильную инспекцию. Там по карточкам учетного стола он составил список гаражей, где можно было обнаружить и осмотреть серебристые «Победы», номера которых оканчивались на цифру «35» или «85». Выйдя из инспекции, он уселся в мотоцикл и поехал по гаражам.

4

День разгорался — сверкающий, знойный. Синий столбик большого термометра на стене районного Совета поднялся до тридцати шести. Над витринами магазинов спустили полотняные навесы. Посреди мостовой серый пони вез в ярко-желтой двуколке мальчика, следом, шевеля огромными, как лопухи, ушами, шествовал слон с красным ковриком на спине, а за ним вышагивал рыжий верблюд, впряженный в высокую двухколесную тележку, на которой восседал усатый мужчина. Яркий плакат на задке коляски оповещал о предстоящем карнавале в Зоопарке.

Объезжая гаражи, лейтенант осматривал машины, начиная от аккумуляторов и кончая запальными свечами. Конечно, занимаясь этим, он незаметно проверял радиаторы и левую сторону кузова всех серебристых «Побед». Но те следы, которые он искал, не находил. К тому же, проверяя путевки, он убеждался, что вчера, двадцать восьмого июля, эти машины ходили по маршруту, лежащему далеко в стороне от улицы Горького.

Объехав все записанные им гаражи, Мозарин спохватился, что совсем забыл о подмосковных гаражах. Зайдя в отделение милиции, он позвонил в областную автомобильную инспекцию. Там ему дали несколько новых адресов.

Шел пятый час, когда он выехал на загородное шоссе. Навстречу неслись легковые автомобили, грузовики, автобусы. Он затормозил свой мотоцикл перед полосатым шлагбаумом, возле которого стрелочник трубил в медный рожок. Справа из-за хвойного лесочка выглянул синий купол церкви, замелькали темно-красные крыши домов, выплыло четырехэтажное здание санатория, и вдруг, словно выпрыгнув из-за холма, выросли высокие мачты радиостанции.

Офицеру было жарко в куртке, шлеме и защитных очках. Он проехал шестьдесят километров, осмотрел все серебристые «Победы» и снова не нашел той машины, которую с таким рвением искал. Черт возьми! Где же этот проклятый автомобиль, изувечивший неизвестную?

Так спросил себя лейтенант, повернув мотоцикл в обратный путь. Офицер мчался мимо дач. В проглядывающих сквозь зеленую листву окнах уже загорался свет, пахло левкоями, резедой. Когда Мозарин выехал на шоссе, по обеим сторонам все чаще и чаще стали возникать электрические огоньки. Их становилось все больше, больше, и вдруг целый огненный рой понесся навстречу лейтенанту. Москва, Москва!