Черный ангел

Пока я могу с твердостью утверждать лишь одно: Александр Петрович Перминов, был не столько новым, сколько самым кратковременным из всех других прокуроров области, когда-либо занимавших этот пост.

Выйдя на улицу, мы молчим, так как дар речи к нам еще не вернулся. Саша Жулин вообще, казалось, забывает не только о моем существовании, но и обо всем остальном на свете.

Наморщив лоб так, что тот напоминает давно отслуживший свой срок и списанный из филармонии аккордеон, капитан думает думу. Казалось бы, обнаружив мертвого, и это еще слабо сказано, недавно назначенного высокого должностного лица, старший опер должен метаться, распоряжаться, изображать деятельность. Но ничего этого не происходит. Жулин — человек неспешный и редко когда что делает, хорошенько перед этим не поработав головой. Суета не для него. Да что толку суетиться? Перминова уделали примерно в то же время, что и Никитюка, с тех пор прошло несколько часов, поэтому бегать с пистолетом вокруг дома, в надежде на то, что убийца до сих пор сидит где-то рядом в кустах и трясется от страха, ожидая когда его поймают, дело безнадежное.

Однако думай не думай, а убийство областного прокурора, который только-только приступил к своим обязанностям — это происшествие чрезвычайной важности и очень скоро не только у таких как Жулин, но и у товарищей чинами побольше, задницы будут в мыльной пене. И не только задницы. Вслед за головой покойного прокурора, покатятся и другие головы, в этом можно не сомневаться.

Из дверей дома выскакивает на улицу ошарашенный и перепуганный прапорщик Сапега. Пошарив мутным взглядом, он берет курс в сторону служебного прокурорского «японца», но от окрика Саши застывает на месте.

— Далеко ли собрались, Сапега?!

— Я? Так это… Предупредить ведь надо… Делать надо что-то!

— Без вас предупредим и сделаем. А вам я приказываю оставаться на месте… До тех пор, пока у вас не возьмут показания.

Жулин прав: двери в квартире Перминова сломаны не были, а у прапорщика был дубликат ключей, хотя вряд ли он сам мог иметь отношение к убийству прокурора. Слишком уж он по-лакейски гордился занимаемым им местом, это было видно по его замашкам, как только прапор появился. Да и о том, что у него есть запасные ключи, скрывать не собирался. Хотя, это вовсе не означает, что ими не мог воспользоваться кто-то другой.

Слабые отблески былой заносчивости и важности пробегают по физии Сапеги и исчезают. Он наконец-то понимает, что теперь, он уже не личный водитель и доверенное лицо высокопоставленной особы, а просто обыкновенный прапор прокуратуры и не более. Ведь тот, кого назначат на место павшего Перминова, наверняка притащит за собой своего человека, а для него, Артема Сапеги, места не будет. Опустив лицо и втянув голову в плечи, он возвращается к парадному.

— Боже за что мне это все?! — стонет Жулин.

— Зато тебя, наверное, в телевизоре покажут, — утешаю я, но капитан, не слушая, идет к телефону в комнатке охранника, он, наконец, решается сообщить своему начальству о чрезвычайном происшествии.

Я поднимаюсь в квартиру номер пять, чтобы еще раз своими глазами взглянуть на то, что осталось от Александра Петровича. Скоро сюда нахлынут целые орды правоохранителей и начальников всех мастей и званий и меня вежливо попросят удалиться. Это в лучшем случае.

5

Войдя в квартиру Перминова, я начинаю жалеть, что у меня с собой нет резиновых сапог, они бы мне сейчас ой как пригодились. Кстати о сапогах — в углу прихожей валяется окровавленный костюм индивидуальной противохимической защиты «АЗК», который, скорее всего, и был на убийце в тот момент, когда он ставил на бедном прокуроре свои садистские опыты.

В квартире, кроме двух экспертов и меня, никого из живых нет. Все остальные пустились по второму кругу опрашивать жильцов в свете вновь открывшихся обстоятельств. Меня охватывают те же чувства, которые должны были быть у героя Арнольда Шварцнегерра в фильме «Хищник», когда он увидел в джунглях висящие на деревьях тела своих товарищей со снятой кожей. Наш клиент, хоть и не висит на дереве, но выглядит, пожалуй, еще покруче: мало того, что его ободрали как кролика, у него еще отрезали голову, которую в свою очередь разрубили на части. Верхняя часть черепа, лишенная скальпа и аккуратно очищенная от мозгов, разбросанных по всей комнате, стоит на журнальном столике. Поначалу я даже принял ее за пепельницу, но, только наведя резкость, понял, что это на самом деле. Рядом стоит на четверть опустошенная бутылка виски «Cheavas Rigal». В самом черепе находятся остатки желтоватой жидкости.

— Неплохой сервиз! Как думаете, Сережа? — спрашивает эксперт Головин, перехватывая мой взгляд и осторожно поднимая кусок прокурорского черепа.

— Что это за жидкость, Михал Михалыч?

— Судя по запаху, тоже самое, что и в бутылке, виски, — отвечает Михалыч, потом окунает облаченный в резину перчатки указательной палец и подносит желтую капельку к моему лицу. — Хотите попробовать?

Я автоматически отшатываюсь назад.

— Ну и шуточки у вас, однако!

— Что делать? Профессиональная деформация, — вздыхает Головин. — Ладно, не хотите попробовать, как хотите, тогда выйдете, пожалуйста, вы нам мешаете.

— Одну минуту, Михаил Михайлович! Значит что, убийца пил виски из этой хреновины! Он что, другой посуды не нашел?

— Возможно, эта штука ему больше понравилась. Может так вкуснее, не знаю, я не пробовал.

Я не могу оторвать взгляда от жутковатой посудины. Даже машинально протягиваю к ней руку, как будто хочу дотронуться. Михаил Михайлович хватает меня за запястье.

— Осторожно! Не трогать! Если из нее пили, то, возможно, на краях осталась слюна.

— Этот тип чокнутый, не иначе!

— Лично я в этом не сомневался уже тогда, когда сюда вошел. Маньяк изобразивший себя скифом или чем не будь еще в этом роде.

— Скифом? Почему скифом?

— По сохранившимся преданиям именно скифы, после победы в сражении, устраивали пир, вино на котором пили из чаш, сделанных из черепов убитых врагов. Тот же, кому не повезло убить ни одного врага, даже самого завалящего, вынужден скромно сидеть в сторонке и покусывать ногти. А как же иначе, посуды у него ведь не было! Кстати с древнерусским князем Святославом тоже подобная история приключилась.

— Он остался без бокала? Это — печально.

— Нет, из него самого бокал приготовили.

— Значит Александр Петрович погиб так же как наш известный предок. Хоть какое-то утешение для родных убитого, — соглашаюсь я. — Но все это давным-давно в прошлом. И скифов уже нет.

— Может быть, нашелся один чокнутый, который вообразил себя таковым. Поверхностный осмотр раны, полученной охранником на входе, не исключает возможность, что орудие преступления было очень нехарактерным.

— Нехарактерным… Это как?

— Никак. Просто нехарактерным, — отрезает собеседник, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Ну да меня не обманешь, я слишком хорошо знаю Михаила Михайловича и все его закидоны.

— А может, все-таки шепнете на ушко, а, дядь Миша? Это ведь и нас касается. Парень — охранником был, нашим коллегой. Увидите, что размеры моей благодарности, будут…

— Я люблю коньяк, — перебивает он. — Виски — говно.

— Вас понял, повторять не надо.

— Хороший коньяк. Дорогой, — мечтательно прибавляет он, задумчиво хлопая большими, как у коровы, веками. — Такой коричневый-коричневый, тягучий-тягучий и ароматный-ароматный.

— В тот день, когда вы решили заняться криминалистикой, отечественная поэзия понесла тяжелую утрату. Не беспокойтесь я вас понял, — говорю я, прижимая руку к груди. — За мной не выдохнется.

Михаил Головин вздыхает и еще раз оглядывает помещение и все, что в нем.

— Учитывая обстоятельства, рискну предположить, что орудием преступления был меч или же, на худой конец, нечто на него похожее. Может какой-то очень большой кинжал. Во всяком случае, тело охранника пробито насквозь очень острым и плоским предметом, с шириной лезвия не менее четырех сантиметров.