Русское видео

Строкач кивнул.

— Дело хорошее. И сколько ей пришлось заплатить за вашу жалость? Или бескорыстно? А знаете, Пугень, как-то мне до сих пор не очень верится, что вы могли вот так запросто уступить в поединке дилетанту Рухлядко. Конечно, над трупом Шаха убивать еще кого-то не следовало. Одно дело — втихую, когда непонятно, кто из троих прикончил шефа, другое — на глазах, да еще в таких критических обстоятельствах.

— Да будет вам, — понимая, что майор не собирается его обвинять, Пугень блаженно щурился. — Не до шантажа, когда вокруг расплачиваются пулями. Прибыльное становится убыточным…

Не столкнуться лицом к лицу на улице с Сеней Мерином было просто невозможно. Изобразив радушную гримасу, Сеня гостеприимно распростер лапищи, в каждой из которых болталось по объемистому пакету с кефиром, виноградом, острым сыром и прочими гостинцами. Севший в осаду Пугень, однако, не отказывался от свежей провизии.

Не глядя в сторону оперативных «жигулей», передок которых любознательно торчал из-за угла квартала, майор свернул направо. Наблюдение поставлено надежно. Родюков костьми ложится, чтобы реабилитировать себя за упущенную Букову…

Вспоминая этот вчерашний визит, Строкач ощущал беспокойство. Никто не мог поручиться за безопасность Пугеня. Мысли его были с теми, кто сейчас напрягал зрение в вечерней мгле на посту наблюдения…

— Смотрите-ка, не спится дружкам, — лейтенант указал напарнику на балкон третьего этажа, где во тьме малиново вспыхивали два сигаретных огонька, роняя на ветру косые искры.

Массивный силуэт Мерина медлительно ворочался за переплетом остекления, сутулился, будто выспрашивая что-то у присевшего яйцеголового Пугеня. Затем Мерин метко стрельнул окурком в капот «жигулей». Выбросив сигарету, Пугень пружинисто, не распрямляясь, нырнул в квартиру. Обычно Сеня засиживался у Пугеня заполночь, а то и оставался ночевать. Влекла его, очевидно, возможность пообщаться со стоящим ступенью выше старшим команды боевиков. Поэтому наблюдатели на ранний уход Мерина не рассчитывали.

Миновало «пиковое» время, когда двери подъезда хлопали ежеминутно, и можно было чуть передохнуть. Поток распался на отдельные капли. Поздние прогулки здесь популярностью не пользовались. Наступила тишина. В соседний подъезд где-то после половины двенадцатого со смехом ввалилась парочка, едва не сбив с ног ползущего наружу пожилого горбуна.

— Шестой, шестой, вызывает первый.

— Я — шестой. Слышу вас, первый. Объект в норме, «шахматист» из дома не выходил. Свет не гасили, часто курят.

— Ладно, Игорь. Блокируйте квартиру, никого не выпускать. Думаю, попыток уйти не будет. Только не расслабляйтесь… Группа захвата выехала.

Утомленный после бесплодного прочесывания деревень и поселков, располагавшихся на предполагаемом маршруте «Таврии», Строкач, оставив коллег с фотографиями обеих женщин опрашивать сельских кумушек, вернулся в Управление. Сидя за письменным столом, поматывал крупной, начинающей седеть головой, словно не мог сосредоточиться.

Акт экспертизы майор штудировал особенно углубленно. После укола в вену и непродолжительного периода разговорчивости, Золочевская надолго осталась бы в тяжелом депрессивном состоянии. Добавка фосфоресцирующего токсина свела на нет счеты с жизнью. Яд был введен за полтора часа до смерти. Плюс-минус десять минут. Делать это в машине неудобно, нужна более спокойная обстановка. Таким образом, «манипуляционная» должна находиться в круге диаметром километров девяносто. А если учесть момент начала эскортирования «Таврии» старшиной Насыбулиным — не более четырех десятков. Здесь находятся семнадцать населенных пунктов.

Соколовка была в числе последних, если не последней. Из пятнадцати строений, обитаемых — шесть. Единственный мужчина — разменявший восьмой десяток Афанасий Лукьянович, пенсионер, «ветеран и участник». Свет в окошке — внучка. Экономист, с отличием окончившая университет, работает в конторе совхоза «Знамя Ильича», отсюда километров тридцать. Замечательно, что внучка эта училась на одном курсе с Нонночкой Золочевской, но та оставила факультет за год до защиты диплома. Однако приятельские отношения не прервались. Внучка Лукьяныча, обитая в общежитии для молодых специалистов, всю неделю томилась ожиданием выходного. И тогда — не в совхозный клуб, а в город, к подруге Нонне. Лукьяныч все реже видел свою любимицу. Правда, с годами поездки эти стали реже. А на днях и сама Нонна посетила их места. И не к подруге завернула, а к старику, «передохнуть от суеты». Три дня радовала Лукьяныча, закосневшего в бобыльем одиночестве, не избалованного вниманием.

— Она, она, голубушка… Впорхнула, как птичка, порадовала старика. Веселая, шутит, а видно — забота у нее, неспокойна душа. В тот день пообедали, настоечки моей фирменной пригубили. Легка, а забориста! После обеда чую — совсем глаза слипаются. Поели, и на боковую. Посуду прибрали и разошлись по горницам. Проснулся — а ее и след простыл. Куда у нас тут ходить, в лавку разве, да и та раз в три дня приезжает, и чего там купишь? Нонна консервы навезла — я и не видал такого. Вон, — Лукьяныч ткнул черным, в трещинах пальцем в сторону мусорной кучи, пестревшей этикетками и упаковками.

— Есть и калитка задняя у нас. Прямо к шляху выходит. Часов так в пять, в семнадцать то есть, товарищ, встал я, извините, оправиться. Думал, спит она у себя, а ее уж и не было… Еще что? До того еще раз Нонна с друзьями приезжала, на этой самой машине. За Настенькой в «Знамя Ильича» заехали — и ко мне, отдохнуть. Нонна с мужчиной солидным была, в отцы ей годился. А второй парень справный…

Не колеблясь, старик опознал по фотографиям Шаха и Пугеня.

— Пьют крепко, но закусывают. Два дня гуляли, купались — места у нас хороши. Не очень они нам с Настенькой понравились. Я так понял: Лешу этого промежду всем прочим знакомить к Насте привозили. Ну, не вышло у них — и не надо, обнял Леша бутылочку. Набрался — еле угомонили. Наутро водой облился колодезной, отерся — и как огурчик. Мужик! Второй пожиже. И чего Нонна в нем нашла? Рыхлый, мутный. Давно живут, Настя говорила. Когда Нонна приехала, я видел, что неладно, но ничего не спрашивал, все, думаю, сама скажет. Не сказала. Куда ушла, зачем — ума не приложу. Машина стоит, хотя спросонья слышал — жужжал вроде мотор легковушки. Ворота на замке, задняя калитка не заперта. Нонна женщина аккуратная. Калитку с улицы не замкнешь, там надо по-особому прутик с улицы вставить. Она-то знала, а не замкнула.

— И никто ничего не видал?

— А что там они видят, бабки наши?

Эксперт аккуратно заполнял гипсом следы протекторов легковушки у задней ограды двора. Слежавшаяся солома у разбитой колеи следов обуви не сохранила. Вещи, оставшиеся в отведенной Нонне чистой комнате, ни о чем не говорили. Большой набор теней, французские духи-аэрозоль, прочие мелкие атрибуты. Оружие слабого пола. Без него — никуда, однако в «Таврии» рядом с бесчувственной Золочевской ничего подобного не обнаружилось. Зато в саквояже Буковой оказалась внушительная связка ключей, среди которых бросался в глаза один — фигурный, с двумя бородками. Строкач приметил его еще во время беседы с матерью Буковой, связка валялась на металлическом подносе на журнальном столике. А вот ключей, принадлежащих Золочевской, не было. Неужели так скоропалительно собиралась?..

Строкач находился в подвале специальной службы связи, до предела набитом электроникой. С недавних пор ее использование стало гораздо строже регламентироваться прокуратурой.

Замигало подключенное к номеру Пугеня устройство. Откликнулся хриплый, как бы спросонья, бас Лешика.

— Говорите, вас слушают, — однако в каждом звуке дрожало нетерпение. — Отвечайте, слушаю, ну!

— Не суетись, Лешик. Слушай спокойно, времени мало. То чужое, что ты считаешь своим, уплывает. Не хочешь делиться — потеряешь все, нечего и обменять будет, — щелчок, трубка повешена. Лешик разразился потоком базарного мата.