Незнакомцы в поезде (др. перевод)

Он подумал о матери, о том, что больше никогда не позволит ей себя обнять. Вспомнил ее слова: все люди хорошие, ведь у каждого есть душа, а в душе не может быть ничего дурного. Она считала, что зло приходит в человека извне. И Гай разделял эту точку зрения, даже в месяцы после разрыва с Мириам, когда бредил убийством ее любовника. И даже читая Платона в поезде. В его собственной душе обе лошади, влекущие за собой колесницу, были одинаково послушны. Но теперь он предполагал, что любовь и ненависть, добро и зло живут в человеческом сердце бок о бок. И не просто в разных пропорциях в каждой душе — нет, каждый человек носит в себе все добро и все зло на свете. Надо лишь приглядеться, отыскать частицу добра или зла — и найдешь сразу все. Достаточно копнуть чуть глубже. Все существует в единстве с противоположностью: у каждого зверя есть свой враг, есть аргументы за и против, мужчины и женщины, минус и плюс. Расщепив атом, человек сделал первое истинное разрушение, поправ всеобщий закон единства. Ничто не может существовать вне связи со своей противоположностью. Есть ли пространство внутри здания без стен, которые его ограничивают? Может ли существовать энергия без материи или материя без энергии? Материя и энергия, покой и движение — когда-то их считали противоположностями, но теперь признали их единство.

И Бруно. Он и Бруно. Каждый из них был тем, кем другой сознательно решил не быть, отверженным «я», которое они оба в себе ненавидели, хотя на самом деле, возможно, любили.

Гай испугался, что сходит с ума. Что ж, гениальность часто сочетается с безумием. Но до чего же заурядна жизнь большинства!

Нет, дуализм пронизывает всю природу вплоть до бесконечно малых протонов и электронов в составе атома. Теперь наука пытается расщепить электрон, и вполне возможно, что эти попытки не увенчаются успехом, ведь в их основе лишь идея, единственная на свете истина: у всего сущего есть противоположность. Кто знает, что есть электрон — материя или энергия? Возможно, в каждом электроне Бог и дьявол танцуют рука об руку!

Гай бросил сигарету в мусорную корзину и промазал.

Наклонившись за окурком, он увидел в корзине смятый листок, на котором накануне писал чистосердечное признание — одно из многих, продиктованных безумным гнетом вины. Это так резко вернуло его к реальности, что сделалось дурно. Реальность нападала со всех сторон — Бруно, Анна, комната, ночь, завтрашняя конференция в департаменте здравоохранения.

Ближе к полуночи, когда его начало клонить в сон, Гай осторожно прилег, не раздеваясь из опасения прогнать дремоту.

Ему снилось, что его будит размеренное, осторожное дыхание — так дышал он сам, когда пытался уснуть. Дыхание доносилось из-за окна. Кто-то лез в дом по стене. Вдруг в комнату метнулась высокая фигура в длинном плаще, напоминающем крылья летучей мыши.

— Я здесь, — произнес незваный гость.

Гай вскочил, готовясь драться.

— Кто ты? — крикнул он и узнал Бруно.

Бруно сдерживал его удары, не пытаясь дать отпор. Собрав все силы, Гай мог прижать Бруно к полу — и каждый раз в этом сне он именно так и делал. Навалившись на поверженного Бруно коленями, Гай душил его, а Бруно продолжал весело скалить зубы.

— Ты, — отвечал он Гаю наконец.

Гай очнулся весь в поту. Голова гудела. Он приподнялся на постели, с опаской оглядел пустую комнату. Из-за окна доносилось негромкое хлюпанье, как будто внизу по бетонному двору ползла змея, шлепая мокрыми кольцами по стенам. Он не сразу понял, что это всего лишь дождь, серебристый летний дождь. Гай опустил голову на подушку и тихо заплакал. Он думал о косом дожде, льющемся на землю. Дождь спрашивал: «Где молодые побеги? Где новая жизнь, что я должен напоить?» «Где та зеленая лоза, Анна? Где зеленая лоза нашей любви?» — написал он вчера на смятом листке с признанием. Дождь отыщет и напоит собой новую жизнь, на голый бетонный двор падают его излишки. Где та зеленая лоза, Анна…

Гай лежал с открытыми глазами, пока рассвет, как фигура Бруно из сна, не ухватился пальцами за подоконник. Тогда он включил лампу, задернул шторы и сел за работу.

29

Гай ударил по тормозам, но автомобиль все равно несло прямо на ребенка. Раздался негромкий лязг падающего велосипеда. Гай выскочил, обежал машину, крепко приложившись коленом к бамперу, и поднял мальчишку под руки.

— Я цел, — заверил тот.

Подбежала Анна.

— С ним все в порядке?

— Вроде да.

Гай зажал переднее колесо велосипеда между коленями и выправил помятый руль. Мальчишка с любопытством глядел на его трясущиеся руки.

— Спасибо, — бросил он, запрыгнул на велосипед и укатил.

Гай смотрел ему вслед так, будто узрел чудо. Потом обернулся к Анне и сказал с прерывистым вздохом:

— Лучше мне сегодня не садиться за руль.

— Хорошо, — ответила она так же тихо и направилась к месту водителя, но Гай заметил подозрение в ее глазах.

Сев в машину, Гай извинился перед Фолкнерами, они пробормотали, что такое со всеми случается. Остаток пути ехали в молчании, Гай спиной чувствовал их потрясение и страх. Он видел, как мальчик на велосипеде приближался по боковой дороге. Мальчик остановился, пропуская его, но Гай крутанул руль, будто нарочно хотел его сбить. Неужели и правда хотел? Дрожащей рукой он достал сигарету. Ерунда, просто в последнее время нелады с координацией — вот уже две недели он то налетит на вращающуюся дверь, то еще что-нибудь в таком духе. Ему даже не всегда удавалось провести прямую черту по линейке, и часто накатывало ощущение иллюзорности окружающего. Усилием воли он вернул себя к реальности. Вот он едет в Олтон за рулем автомобиля своей невесты. Дом готов. На прошлой неделе Анна и миссис Фолкнер повесили в нем занавески. Воскресенье, время к полудню. Анна говорила, что накануне пришло чудесное письмо от матери Гая, которая выслала ей три ажурных фартука и домашние соленья и варенья, чтобы кухонные полки с первых дней не пустовали. И как он все это запомнил? Ведь его мысли полностью занимают чертежи больницы в Бронксе, о которой он до сих пор ни слова не сказал Анне. Хотелось уехать куда-нибудь, не заниматься ничем, кроме работы, не видеть никого, даже Анну. Он украдкой посмотрел на нее, на ее спокойное лицо, небольшую горбинку носа. Ее тонкие сильные руки уверенно держали руль, мастерски проводя автомобиль через повороты. Гай вдруг подумал, что свою машину она любит больше, чем его.

— Никому есть не хочется? — спросила Анна. — Решайте сейчас, вот последний магазин, дальше ничего не будет до самого дома.

Есть никто не хотел.

— Я надеюсь, что вы хотя бы раз в год будете приглашать к себе на ужин, — заметил отец Анны. — Угощать нас утками и перепелами. По слухам, в этих местах неплохая охота. Гай, вы стрелять умеете?

Анна повернула на подъездную дорожку.

— Да, умею, — наконец выговорил Гай, дважды заикнувшись.

Сердце бешено колотилось, гнало спасаться бегством, словно Гай мог успокоить его, лишь побежав без оглядки.

Анна улыбнулась ему и прошептала, остановив машину:

— Тебе нужно выпить. На кухне есть бренди.

Она положила ладонь ему на запястье, и Гай инстинктивно отдернул руку.

Он знал, что она права, но все равно не собирался пить ни капли.

Миссис Фолкнер шла рядом с ним по лужайке.

— Дом великолепен, Гай. Вы вправе им гордиться.

Гай кивнул. Дом закончен, можно полюбоваться им воочию, а не мысленно рисовать контуры на коричневом комоде гостиничного номера. Анна хотела положить в кухне плитку в мексиканском стиле. В ее гардеробе было столько всего мексиканского — пояс, сумочка, сандалии-гуарачи. Вот и сейчас из-под твидового пальто выглядывала длинная вышитая мексиканская юбка. Гай думал, что нарочно поселился тогда в мрачном отеле «Монтекарло», чтобы лицо Бруно на фоне коричневого комода преследовало его всю оставшуюся жизнь.

До свадьбы остался месяц. Еще четыре пятничных вечера, и Анна будет сидеть в большом зеленом кресле у камина, будет звать его из мексиканской кухни, они будут вместе работать в студии наверху. Какое он имеет право обрекать ее на свое общество? Гай размышлял об этом на пороге спальни, краем сознания отметив, что обстановка в ней довольно захламленная. Анна упоминала, что хотела бы видеть спальню старомодной, никакого минимализма.