Кураж. В родном городе. Рецепт убийства

Но сутки, самые утомительные в моей жизни, еще не кончились. Моя заботливая кузина привезла своего доктора к себе. И меня уже ждал грубоватый шотландец с мохнатыми бровями и тройным подбородком. Ни он, ни Джоан не обратили внимания на все мои протесты. Меня усадили на стул и сняли всю мою одежду. Затем размотали с запястий пропитанные кровью повязки. И комната закружилась — как раньше Аскот, а я скатился на пол, в состоянии, близком к обмороку.

Шотландец поднял меня, водворил на стул и велел быть мужчиной.

— Вы же потеряли всего лишь капельку кожи, — пояснил он сурово.

Я слабо засмеялся, но и это не произвело на него впечатления. Это был невеселый тип. Когда я наотрез отказался отвечать, что со мной случилось, он поджал губы, так что все его подбородки затряслись. Но он умело забинтовал меня и дал болеутоляющие таблетки. А уж после его ухода я улегся в постель и провалился в небытие.

Почти весь следующий день Джоан посвятила живописи. Когда я наконец проснулся, часа в четыре, — она тихонько напевала у мольберта: грустная шотландская баллада, мягкая и печальная. Я лежал с закрытыми глазами и слушал. Если она заметит, что я проснулся, то замолчит. Ее голос звучал идеально даже на самых низких нотах. Настоящий представитель семейства Финнов — ничего не делает вполсилы.

Она начала другую балладу: «Я знаю, куда я иду, и знаю, кто идет со мною. Я знаю, кого я люблю, а милый знает, кто будет его женою. Говорят, что он черен, как грех, но по мне он красивее всех…» Она вдруг бросила палитру и кисти и ушла в кухню.

— Джоан! Я умираю с голоду!

Она засмеялась, но смех закончился рыданием. Справившись с собой, она ответила:

— Ладно. Сейчас приготовлю что-нибудь.

Когда дразнящие запахи донеслись из кухни, я встал, оделся и снял простыни. В ящике было чистое белье, и я приготовил ей свежую постель.

Она тут же все заметила.

— Ты, вероятно, плохо спала… и глаза красные. Диван тебе не годится.

— Это не из-за… — начала она и замолчала. — Давай поедим.

— Тогда в чем же дело?

— Ни в чем. Замолчи и ешь.

Я послушался.

Она смотрела, как я доел все до крошечки.

— Ясно — ты чувствуешь себя лучше!

— О да! Гораздо. И это все ты.

— Ты не собираешься ночевать здесь сегодня?

— Нет.

— Ты можешь попробовать лечь на диване, — произнесла она ровным голосом. — Я бы хотела, чтоб ты остался, Роб.

Неужели ее нежные песни, и то, что она плакала в кухне, и ее нежелание отпустить меня — все это могло означать, что она вдруг почувствовала… И наше родство мешает ей больше, чем она привыкла думать. Если с ней происходило как раз это — покидать ее нельзя.

— Ладно, — улыбнулся я. — Я остаюсь. На диване.

Она сразу оживилась и рассказала мне, как выглядела по телевизору скачка и последовавшее за ней интервью.

— В начале передачи он заявил, что появление твоего имени на табло кажется ему ошибкой. Он слышал, что тебя нет на ипподроме. Я даже начала волноваться, что ты все-таки не доехал. А после вы были похожи на закадычных друзей. Когда стояли рядышком и его рука лежала у тебя на плечах. И ты улыбался ему, так, будто в его глазах сияло солнце дружбы. Как тебе это удалось? Он же пытался тебя подколоть, правда? Мне так показалось. Но, может быть, из-за того, что я знала… — Она замолчала на полуслове и совершенно другим, трезвым, деловым тоном спросила: — Что ты собираешься с ним сделать?

Я сказал. Она была потрясена:

— Нет, ты не сможешь! — (Я только улыбнулся). Она вздрогнула. — Мда, не знал он, на что идет, когда взялся за тебя.

— Ты поможешь мне? — спросил я. Ее помощь была бы очень существенна.

— Может, ты передумаешь и обратишься в полицию?

— Нет, нет и нет!

— Но то, что ты задумал… это… сложно и потребует большой работы. А вдобавок и дорого.

— И все же… Ты проведешь для меня этот разговор по телефону?

Она вздохнула:

— А ты не думаешь, что смягчишься, когда заживут все ссадины?

— Надеюсь, что нет.

— Я подумаю, — сказала Джоан, вставая и собирая грязные тарелки.

Она не позволила помочь ей. Так что я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день. И был несколько взволнован, обнаружив, что это портрет моей матери, сидящей за роялем.

— Боюсь, он не очень удачен, — заметила она, войдя в комнату. — Что-то не ладится с перспективой.

— Когда ты его начала?

— Вчера днем.

Мы помолчали.

— Тебе не поможет, если ты станешь уверять себя, что испытываешь ко мне материнские чувства. (Она вздрогнула от удивления). Мне не нужна материнская опека. Мне нужна жена.

— Я не могу… — начала она, у нее перехватило горло.

Пожалуй, я поторопился и слишком сильно нажал на Джоан. А она вдруг схватила тряпку, пропитанную скипидаром, и стала соскребать еще влажные краски.

— Ты видишь слишком много, — объявила она. — Больше, чем я сама.

Сделав над собой усилие, я улыбнулся ей. И она, улыбнувшись в ответ, вытерла руки тряпкой и повесила ее на мольберт.

— Ладно, я проведу этот разговор по телефону, — согласилась она. — Ты можешь начинать… делать, что задумал.

…На следующее утро я поехал повидаться с Грэнтом Олдфилдом. Из-за сильного ночного мороза (что означало отмену дневных скачек) деревья и дорожные обочины покрылись сверкающим инеем. И я получил удовольствие от этой поездки, несмотря на то, что рассчитывал на прием столь же леденящий, как и погода.

Я прошел через запущенный сад и потянул начищенную до блеска ручку звонка. Опрятная темноволосая женщина в зеленом шерстяном платье взглянула на меня вопросительно.

— Я приехал… Я хотел повидать… Не скажете ли, где я могу найти Гранта Олдфилда?

— Он здесь живет. Я его жена. Одну минуточку, я его позову. А как передать, кто его спрашивает?

— Роб Финн.

— О! — удивленно воскликнула она и приветливо улыбнулась. — Входите же! Грэнт будет рад повидаться с вами.

Я сомневался в этом. Но все же вошел в маленькую прихожую, и она захлопнула за мной дверь. Все кругом блестело: казалось, это совсем не тот дом, который я помнил. Она провела меня в кухню — в еще одно сверкающее чистотой помещение.

Грэнт сидел за столом и читал газету. Увидев меня, расплылся в удивительной приветственной улыбке. Он как-то усох и постарел, но был уже почти здоров.

— Как поживаешь, Грэнт? — спросил я неловко.

— Спасибо, Роб, мне гораздо лучше. Уже две недели, как я дома.

— Он попал в больницу, — объяснила жена, — на следующий день, как вы привезли его домой. Доктор Пэрнел написал мне, что Грэнт болен и не может с собой справиться. Ну я и вернулась. — Она улыбнулась мужу. — А теперь все будет хорошо. Грэнт получил работу. Через две недели он начнет продавать игрушки.

— Игрушки? — поразился я.

— Да. Считают, ему нужно делать что-то, не имеющее отношения к лошадям. Иначе он снова начнет нервничать.

— Мы очень благодарны тебе, Роб, — подтвердил Грэнт.

Видя мое удивление, его жена пояснила:

— Доктор Пэрнел объяснил мне, что вы имели полное право отправить его в полицию.

— Я пытался убить вас, — произнес Грэнт недоумевающе, будто он никак не мог понять, что тогда чувствовал. — Я действительно пытался убить вас!

— Доктор Пэрнел говорит, если бы вы были другим человеком, Грэнт кончил бы в тюремном сумасшедшем доме.

— Похоже, доктор Пэрнел наговорил лишнего.

— Он хотел, чтобы я поняла, — сказала она улыбаясь. — Если уж вы дали Грэнту еще один шанс, то и я должна была поступить так же.

— Вас не взволнует, если я спрошу, как вы потеряли работу у Эксминстера?

Миссис Олдфилд защищающе придвинулась к нему.

— Не надо вспоминать снова, — с беспокойством попросила она, — про все эти обиды и унижения.

— Не бойся, любимая. — Грэнт обнял ее за талию. — Валяйте, Роб!

— Я верю, что вы не лгали, когда сказали Эксминстеру, что не продавали информацию профессиональному скаковому игроку Лаббоку. Но Лаббок получал ее от кого-то и расплачивался за нее. Кому же он платил на самом деле, если считал, что платит вам, — вот что надо выяснить.