Кураж. В родном городе. Рецепт убийства

В таком неизменном порядке мы и прошли весь первый круг. И снова ушли от трибун и умчались в дальний конец дорожки. Четыре барьера Образец брал так блестяще, что мы оказывались на хвосте у лошадей, ведущих бег. И мне каждый раз приходилось удерживать его, чтобы он не вырвался вперед слишком рано. И в то же время следить, чтобы Изумрудина не проскочила между нами.

Я видел лицо жокея Изумрудины — угрюмое, сосредоточенное. Он прекрасно понимал, что я делал с ними. И если бы мне не удалось оттеснить его от перил — он делал бы то же самое со мной.

Возможно, мне надо благодарить Кемп-Лора за то, что жокей Изумрудины даже и не пытался пробиться. Если ирландец недооценивает меня — тем лучше.

Следующие полмили обе лидирующие лошади прошли с блеском. Но один из жокеев у третьего от конца препятствия взялся за хлыст, а второй энергично действовал руками. Они уже выдохлись. И из-за этого широко обогнули последний поворот перед финишной прямой.

У ирландца слишком засела в голове привычная тактика финиша — и он именно этот момент решил использовать для рывка вперед. Но момент для маневра был неподходящий. Я видел его рывок. Он помчался вперед, но ему пришлось огибать широко идущих лошадей с внешней стороны. Изумрудина несла на семь футов меньше груза, чем Образец. Но на этом повороте она потеряла свое преимущество.

После поворота, на прямой перед предпоследним барьером, Изумрудина вела скачку с внешней стороны. Следом шли две уставшие лошади. Потом я.

Между перилами и впереди идущей лошадью был промежуток фута в три. Я сжал бока Образца. Он насторожил уши, напрягся и рванулся в узкий проход. Образец прыгнул через предпоследний барьер на полкорпуса позже, а приземлился на корпус впереди усталой лошади. Прыгнув настолько впритирку между нею и столбом, что когда мы пролетали мимо, я услышал, как вскрикнул от неожиданности ее жокей.

Одно из главных достоинств Образца — та скорость, с которой он уходил от препятствия. Не замедляя бега, он шел плавно, держась у перил. Изумрудина — на корпус впереди, слева от нас. Я послал Образца вперед, чтобы помешать кобыле выйти к перилам и блокировать меня у Последнего барьера. Ей надо было обогнать нас на два корпуса, а я не собирался дать ей такую возможность.

Когда скачешь на Образце, самое приятное — ощущать ту мощную энергию, которой он обладает. Сидя на нем, нет необходимости выкладываться до последнего. Нет нужды суетиться и надеяться, что кто-то ошибется. А к финишу обнаружить, что все резервы исчерпаны. У него в запасе столько сил, что жокей может строить скачку по своему усмотрению. А для жокея нет ничего более увлекательного.

Когда мы подходили к последнему забору, я уже знал, что мне удастся побить Изумрудину. Та еще была на корпус впереди и не обнаруживала никаких признаков усталости. Но я все еще туго натягивал поводья, сдерживая Образца. Лишь шагов за десять до барьера я дал ему волю. Сжал бока коленями, и он прыгнул через забор — взвился вверх плавно, будто взлетел.

Он выиграл у Изумрудины почти полкорпуса — но та не собиралась уступать легко. Образец понесся вперед своим ровным, плавным галопом. На полпути к финишу они шли еще некоторое время голова к голове. Изумрудина держалась. Но Образец в конце концов проплыл мимо нее с невероятным нарастанием скорости. И к финишу выиграл два корпуса.

Бывают минуты, когда слов нет — и это была одна из них. Я все похлопывал и похлопывал Образца по вспотевшей шее. Я был готов расцеловать его. Я был готов отдать ему все, что у меня есть. Но как отблагодарить лошадь? Как можно вознаградить ее так, чтобы она это поняла?

Оба высоких господина были довольны победой — и даже очень. Они стояли рядышком, ожидая нас в загоне для расседлывания с одинаково восторженным выражением на лицах. Я улыбнулся им, высвободил ногу из стремени и соскользнул вниз. Вниз, на землю! Конец незабываемых переживаний.

— Роб, — только и сумел выговорить Джеймс, тряхнув своей крупной головой. — Роб!

Он похлопал Образца по плечу, от которого шел пар. И смотрел, как я растягиваю пряжки подпруги пальцами, дрожащими от усталости и возбуждения.

— Я знал, что он это сможет! — воскликнул лорд Тирролд. — Что за лошадь! Что за скачки!

Наконец я расстегнул пряжки и взвалил седло на руку. И тут в загон заглянул служитель и попросил лорда Тирролда не уходить — через несколько минут ему будут вручать Кубок. А мне бросил:

— Когда взвеситесь, выходите сразу же. Для жокея-победителя тоже есть приз.

Я кивнул и пошел садиться на весы. Напряжение скачки кончилось. И я ощутил весь дополнительный урон, который она мне нанесла. Спина, плечи и руки до кончиков пальцев, как свинцом налиты. Тяжелая ноющая боль достигала такой силы, что я едва сдерживался.

Бинты снова все в крови, а с ними верхняя часть шелковых перчаток и рукава свитера. Кровь просочилась и на камзол, но на черном ее не было видно.

В раздевалке Майк с широкой улыбкой забрал у меня седло, отстегнул шлем и стянул его с головы.

— Вы знаете, что вас там ждут?

Я кивнул. Он протянул мне расческу:

— Пригладьте немного волосы. Вам надо быть как штык!

Я покорно причесался и вышел наружу.

Лошадей уже увели. На их месте стоял стол с Зимним Кубком и другими призами, вокруг которого роилась куча распорядителей и членов правления.

И уж Морис Кемп-Лор, конечно, среди них.

Я прямо-таки содрогался от отвращения. Джеймс уловил мой взгляд.

— Чего вы такой мрачный? Он ведь даже не пытался отравить Образца.

— Он был слишком занят на телевидении — у него не хватило времени.

— Он вообще бросил эту затею, — доверительно сообщил Джеймс. — Должно быть, понял: после того, как вы скакали в четверг, никого уже не убедить, что вы потеряли кураж.

Да уж, та моя безрассудная скачка в четверг взбесила Кемп-Лора настолько, что в пятницу я получил свою порцию.

— Вы говорили кому-нибудь насчет сахара?

— Нет, поскольку вы просили. Но мне кажется, надо что-то сделать.

— Вы можете подождать до следующей субботы? А через неделю можно будет рассказать кому захотите.

— Ладно. Но все-таки, я считаю…

Он замолк: у стола с призами появилась О. В. П. — Очень Важная Персона в образе хорошенькой герцогини. Несколько тщательно подобранных фраз, подкрепленных великосветской улыбкой, и она вручила Зимний Кубок лорду Тирролду, серебряный поднос Джеймсу и портсигар мне.

Предприимчивый фотокорреспондент включил лампу-вспышку, пока мы втроем стояли, любуясь нашими призами. А затем снова отдали их служителю ипподрома, чтобы выгравировать имя Образца и наши имена.

Отдавая портсигар, я услышал голос Кемп-Лора у себя за спиной. Поэтому, прежде, чем обернуться, успел изобразить на лице дурацкую улыбку. И все равно боялся, что не смогу сдержаться.

Я медленно повернулся на каблуках. Его глаза были пронзительно голубыми. Он не мигнул, когда мы встретились взглядами. И он не прочел, что я знаю, кто похитил меня вчера вечером.

— Перед вами Роб Финн, — произнес он своим чарующим телевизионным голосом, — жокей, победу которого на этой удивительной лошади вы только что видели. — Он говорил в ручной микрофон, за которым тянулся длинный черный шнур, посматривая то на меня, то на установленную поблизости телекамеру. Красный глазок светился. Я мысленно пришпорил себя, приготовившись отпарировать любое его унижающее высказывание.

Он спросил:

— Думаю, вам приятно быть всадником на Образце?

— О, это было замечательно, — с чувством заявил я, стараясь, чтобы моя улыбка казалась еще ослепительнее. — Для любого жокея скакать на такой потрясающей лошади, как Образец, — огромное удовольствие. Конечно, — продолжал я дружелюбно, прежде, чем он меня прервал, — мне просто повезло. Все эти месяцы я заменяю Пипа Пэнкхерста, пока не срастется его нога. И сегодня победителем должен был быть он. Так что я рад сообщить: ему гораздо лучше, и он скоро снова займет свое место. — Я говорил искренне. — И хотя сам я буду занят меньше, конный спорт выиграет, когда чемпион вернется в строй.