Тринадцать

Но теперь у него появился реальный шанс заявить о себе. И он его точно не упустит.

Костя улыбнулся. Если бы его мать могла видеть эту улыбку, она навсегда потеряла бы сон.

Еще до того, как нападавший раскрыл рот, Миша уже понял, кто это. Здесь даже не потребовались экстрасенсорные способности, ибо кретинизм всегда очевиден.

— Ты здесь какого черта делаешь, сучий хвост? И не говори, что просто так прогуливался.

Миша улыбнулся, театрально поднял руки.

— Я пришел вернуть тебе перчатку. Ты в спешке обронил… Только, будь добр, убери от меня свой зонтик или что там у тебя вместо пистолета? Давай не будем превращать трагедию в фарс.

Семенов не привык к таким текстам, поэтому нервно ткнул Мишу в бок тем же тупым предметом.

— Что ты там бормочешь, козел? Отвечай на вопрос: что ты тут делаешь?

— Дай встать нормально.

Михаил, опустив руки, аккуратно развернулся к нападавшему. Увидев лицо Семенова, разъяренное и одновременно испуганное, он едва удержался от смеха.

— Знаешь что, — сказал он, протягивая перчатку, — тебя уже ищут по всему городу. Ты не успеешь уйти, поверь мне, и сейчас тебе не стоило тратить время на меня.

Семенов не поверил. Вернее, он очень не хотел в это верить, но оснований у него не было ровным счетом никаких. Похоже, все так и есть, как говорит этот сраный колдун, мать его…

Семенов начал паниковать. Он опустил руку с сотовым телефоном, которым ткнул Мишу в спину, стал лихорадочно оглядываться.

— Успокойся, — сказал Михаил, — если ты будешь вести себя правильно, может, сойдет за несчастный случай. Хотя я не уверен.

— Не докажешь!!! — вдруг заорал Семенов. — И люмпен ваш ничего не докажет! Он сам упал, и свидетелей нет! Ничего не докажешь!..

— Дуррак… — процедил Миша. Желание продолжать общение с этим моллюском моментально пропало. — Петр умер. Ты его убил, скотина. И тебя видели. Все, конец.

У Семенова отвисла челюсть и опустились руки… Куда подевался мачо, герой бурных девяностых и гроза подворотен! Где тот высокомерный хозяин крутой японской машины, с барского плеча отваливший соседям по гаражу по триста граммов коньяка? Где тот орел, награждавший «провинившуюся» бабу зуботычинами?

Нету! Поела моль, как тот малиновый пиджак, оставшийся висеть на плечиках в шкафу старой квартиры, которую кредиторы отняли в уплату долга.

— Пошли со мной, — предложил Миша.

Семенов только молча смотрел на огни вечернего города.

— Слышишь меня, герой вчерашних дней? Идем, нас уже потеряли.

Семенов продолжал пялиться на шумный проспект, как будто обдумывая полученную информацию, но ступор этот был обманчивым. Михаил успел подготовиться только благодаря своим нетрадиционным способностям, в противном случае Семенов мог отправить его в нокаут.

Бизнесмен сделал длинный замах, целясь парню в живот. Он не знал, что Миша вовсе не был беспомощным ботаником, каким казался. Михаил высоко поднял колено, и кулак нападавшего не достиг цели. Зато ответ последовал молниеносно.

— Вот тут ты зря… — сказал экстрасенс и обрушил свой подготовленный кулак Семенову в переносицу. Затем добавил второй рукой под дых, а напоследок, когда Семенов уже не думал о сопротивлении, просто толкнул его на асфальт, схватив за лоб.

— Ты имеешь право хранить молчание, кретин…

Миша поставил ему ногу на грудь и полез в карман за телефоном. В голове у него немного шумело, а в груди взрывались маленькие бомбочки. Он вспомнил, что это едва ли не первый в его взрослой жизни случай применения физической силы.

«Драться ты тоже умеешь, старик. Поздравляю».

Холодный ноябрьский вечер скручивался в спираль и становился похожим на воронку зарождающегося смерча. Даже погода как будто что-то чувствовала, на небе сгущались тяжелые черные тучи, и их было видно даже в темноте. Температура падала, и к половине девятого ртутный столбик термометра за окном у профессора Саакяна замер на отметке всего два градуса выше нуля.

О, это будет чертовски занимательный вечер, если не сказать больше… Грустный, конечно, но занимательный.

Профессор налил в пузатый бокал красного вина, отломил кусок шоколада и отправился в гостиную. Там он устроился в кресле, вытянул ноги на пуфик, подобрал под себя полы роскошного махрового халата и приготовился «предаться разврату». Прежде чем полностью, с ушами, погрузиться в нирвану, он сделал звонок. Звонок очень важный, без которого занимательный вечер мог превратиться в трагический.

— Мне, пожалуйста, Сергея Владимировича, — сказал он в трубку. — Передайте, Саакян беспокоит. Да, профессор Саакян… Да-да, голубушка, это я, здравствуйте. Не узнали меня по голосу? Спасибо, мне лишнее богатство сейчас не помешает, сами понимаете, я человек одинокий, свободный, можно сказать… Вы бы уж, Валечка, как-нибудь заглянули ко мне на огонек, что ли. Я бы показал вам свою фотоколлекцию… О, у меня есть роскошные работы, вы не пожалеете… ну, договорились. Как только освободите вечерок — позвоните мне. А сейчас, если позволите, я поговорю с Сергеем Владимировичем… Да, спасибо.

Улыбка сползла с его лица на некоторое время. Он хлебнул вина, посмотрел на свои холеные ногти, почесал ноги одну о другую. Потом снова приклеил улыбку.

— Сергей Владимирович? Добрый вечер! Как вы поживаете?.. Как супруга?.. Прекрасно, я очень рад… Да-да, годы наши таковы, что уже приходится радоваться тому немногому, что у нас есть… Да, у меня тоже все по-прежнему. Мне менять уклад жизни уже поздно, да и лень, честно говоря… Я, собственно, вот почему позвонил вам в столь поздний час…

Тут он надолго умолк. Очевидно, его собеседник тоже от светской части беседы перешел к делу, и перешел, судя по всему, очень стремительно. Саакян перестал улыбаться.

— …Нет, Сергей Владимирович, я прекрасно знаю свое место в истории вообще и в вашей жизни в частности и не претендую на большее, чем мне предписано. На этот раз я буду скромнее. Гораздо скромнее. Более того, я хочу сделать вам подарок, чтобы некоторым образом отблагодарить за ту информацию, которую получил от вас в прошлый раз… Вы готовы слушать?.. Замечательно. Так вот, хочу вас предупредить, что в ближайшие часы в городе возможен серьезный катаклизм. Если хотите оказаться на месте первым и попасть в утренние новости как герой, берите в руки карандашик и записывайте… Ну-ну, не упрямьтесь, записывайте. Вы же знаете, я никогда не порю горячку, и у вас была масса возможностей в этом убедиться…

Саакян снова умолк, выслушивая собеседника. Губы его сжались в тонкую ниточку, пальцы начали стучать по подлокотникам кресла. А потом он уже не мурлыкал в трубку, как до сих пор, а с усилием выдавливал каждую фразу изо рта, будто выплевывал надоевшую жвачку:

— Сереж, мне правда очень интересно, чем ты занимаешься в данную минуту, и я даже как-нибудь приду к тебе в гости и посмотрю своими глазами, как это здорово у тебя получается… но, бл…, хочу тебе напомнить, что свои погоны полковника ты не на рынке купил и не в мусорном баке выловил!.. Да, и ты меня извини, пожалуйста, за грубость… я у тебя ничего не прошу для себя, ты же знаешь, я альтруист… Да, да… я рад, что мы поняли друг друга… Ну а теперь ты готов взять карандаш?.. Отлично, значит, так…

Он изложил информацию быстро, сухо и точно — почти по-военному, словно речь шла о количестве единиц боевой техники противника и его живой силы, которую следовало уничтожить. Закончив, он снова улыбнулся, как в начале разговора — елейно и подобострастно, едва не похрюкивая от удовольствия, — попрощался и положил трубку.

— Вот так-то, мой мальчик, — пробормотал он себе под нос, — а ты боялся. Это совсем не больно.

Он вернулся к вину. Пригубил немного, закусил шоколадкой, затем нажал кнопку на пульте от плазменной панели. Ах, как он любит такие часы! Ты не участвуешь в постановке — точнее, не торчишь на сцене, делая вид, что обладаешь Истиной, — но дергаешь за нужные ниточки, поворачиваешь прожекторы, как считаешь нужным, дирижируешь музыкантами в оркестровой яме… Ты везде и нигде, и поймать тебя за полу пиджака и спросить за художественный уровень спектакля невозможно, потому что твоей фамилии нет даже в программке. Ах, какая прелесть!