Калуга первая (Книга-спектр) (СИ)

И Строеву действительно стало здесь полегче. Он даже втихую в блокнотик мысли стал выписывать. Нематод заводил знакомства и часами пропадал неизвестно где.

- Человек не на своем месте, - говорил про него Сердобуев, - ему бы представителем какой фирмы, а он ерунду всякую редактирует. Вы знаете, иногда он мне кажется чертом.

И Леонид Павлович согласился. Нематод - темная лошадка. Не то, что Сердобуев - вся грудь волосатая, открытая любым ударам и насмешкам. И поэмы его теперь никто не решается печатать. Ибо кто теперь будет читать наивную патетику:

"Спасибо, родина, за звезды и луну.

И если буду гол и безоружен,

Я на себя приму за то вину,

И воспою тебя, мою страну,

Которой, как и все, я очень нужен."

Строев смеялся до колик, когда Нематод пародировал эти строки:

"Спасибо, родина, за тещу и жену,

За тестя, зятя, осень и весну,

За зубы, ласки, мысли в голове

И за стихи, что я пишу тебе."

"Да, что и говорить, - думал Строев, - и Сердобуев занят не своим делом. А ведь добрейший, безобиднейший человек. Вон куда заводит самотечное образование. А эти эпохи - ...на, ва, ва, ва, ко. Хорошо, что теперь все пошло как надо."

- У тебя, кажется, медицинское образование? - спросил Леонид Павлович тяжело дышащего Сердобуева.

Они сидели в плетенных креслах на бетонной площадке у самой воды. У Сердобуева на носу газетный листок.

- Оно, Леонид Павлович. Фармацевтика.

- А как ты в поэзию попал?

- А я с детства лирик, - душевно ответил Сердобуев, - и плодовит был, сейчас не то, я аптекой заведовал, ну и писал в кабинете, отпечатывал и рассылал, основное, конечно, не проходило, кое-где кусочками просачивалось, накопилось на сборник, а там уж и засосало.

"Вот кому не грозит кривить душой" - подумалось.

- А сейчас пишется?

- Иногда много, иногда так себе, - почесал Сердобуев грудь, - в последнее время особенно тянет про туман и про старые дома, - он тяжело вздохнул, - все, знаете, картины из детства.

Строев сказал "понятно" и закрыл глаза. И тотчас промелькнуло все тоже видение, которое (он этого не знал) давно уже преследовало и Бенедиктыча: тонкий лучистый образ маленького мальчика в языках пламени, захлебывающегося в воде юноши, потрясенного прикосновением смерти, тайнописца, вглядывающегося в основы жизни, вознесенного и изгоя, героя со связанными руками, созидающего и, наконец, - вновь беззаботного лучистого мальчика, прыгающего по огромному огнедышащему грибу.

Странное видение манило и отталкивало, И Леонид Павлович никак не мог понять, отчего оно появилось. Чтобы избавиться от этого неуместного тонкого, как паутина, образа, он открыл глаза и спросил:

- Федор, тебе никогда не казалось, что ты уже был?

Но Сердобуев спал, и тогда Леонид Павлович встал, чтобы пройтись и понаблюдать загорающих.

"И это тоже было", - думал он, глядя на картину бесчисленных тел и вдыхая запахи моря, зелени, слыша крики детворы и чаек. Он даже как-то описывал это состояние припоминания. Не в "Прыжке" ли?

- Леонид Павлович, - подбежал улыбающийся Нематод, - я вас везде ищу.

"Опять какая-нибудь сенсация", - с радостью подумал Строев. Ему сейчас хотелось отвлечься.

- Тут я с двумя мужиками познакомился, ну и разыгрываю их, что я физик в области плазмы ядра. Вы уж поддержите.

- А зачем тебе?

- Так, для впечатлений. И вам на пользу - колоритные типы.

Строев познакомился. Эти двое были, скорее, одним типом - из среднего звена начальников, старающихся походить на своих представительных боссов, для чего у них имелись все данные и вполне приличный гардероб, не было только этого тонкого умения относиться к писателям с уважением, но свысока. Строев неприятно ощутил себя рядом с ними прокурором. А Нематод вел себя как заправский ученый. Его было не узнать. И походка не та, и взгляд, полный государственной значимости. Леонид Павлович дивился на редактора, он с интересом наблюдал и тайно делал в блокноте пометки. Очень тонко Нематод вставлял в разговор мудрости из природы ядра и атомов, намекал на секретность своих изысканий и показывал, что лично знаком со многими людьми из верхних этажей.

"Мужики" хлопали глазами и не знали, куда девать свои руки. Они реагировали на каждое его движение и таскались за ним повсюду: в ресторан, на танцы, в клуб, гоняли по морю на лодке, занимали на пляже по утрам для него лучшее место. Скоро и сам Строев поймал себя на повышенном уважении к Нематоду, образ которого все настойчивее ассоциировал с каким-то реальным физиком-ядерщиком, вот только фамилию того ядерщика не припоминал.

- Бестия! - восхищался Сердобуев, - сущий талант! Что я говорил, не своим делом Марк Иванович занят. Душа у него больших общений просит.

Шли дни, и Строев был рад, что никто не беспокоит, что солнце такое ласковое, возвращающее к нормальной жизни и человеческим раздумьям. И один раз Леонид Павлович забылся и записал сценку на глазах у Сердобуева и Нематода, чем и обрадовал их несказанно.

- Для чего тебе эти бедняги? - спрашивал он Нематода.

- Скучно, Леонид Павлович, - мигом ответил тот. - Россия, она как девка деревенская, все чуда с раскрытым ртом ждет. Я так не могу, меня сразу на пасьянс от такой тоски тянет. Вот я и играю.

- Артист, артист! - громыхал Сердобуев.

- Да, Федя, артист, и куда эффектнее играть в жизни, чем на сцене в замкнутых рамках. А здесь я сам себе режиссер, и оператор, и сценарист. Я ставлю пьесы, играю в них и смотрю, и тебя развлекаю, Федя.

Тут Леонид Павлович вновь забылся и записал мысль.

- Вы используете, да? - оживился Нематод, а Сердобуев прослезился украдкой. - Леонид Павлович, я тут интересный эпизод могу подбросить.

Федор Сердобуев стал заранее хихикать.

- Че ты, Федя, ещё не выслушал, а трясесся.

Сердобуев зашелся смехом. И Леонид Павлович невольно рассмеялся. С Нематодом не соскучишься.

- Тут мы в картишки сели перекинуться, - солидно начал Марк Иванович, - а один себя за зама начальника аэропорта выдает. Король сезона, душа общества. А я вижу, что-то не то, не тянет он на зама, фальшивит. И зацепило меня, разоблачу, думаю, и специально ему одну партию проиграл, вторую, а потом бац - и в дураках оставил, бац - и ещё банк снял. У него аж губы от обиды задрожали.

- А вы что, на деньги? - изумился Строев.

- Да какие там деньги! Червончики, - заспешил Нематод, - пристают, понимаешь. И знаете, как я его разоблачил? Злой он сидит, мужики над ним посмеиваются, а я разговор о книгах завел, чтобы, значит, все о нем забыли. Меня слушают, женщины поддакивают, а этот самозванец весь белый.

- Хо-хо-хо! - предвкушая подвох, смеется Сердобуев на весь пляж.

- Да я ещё ничего смешного не сказал, что ты, Федя?

- Как ты с людьми-то так, Марк? - сквозь смех кричит Сердобуев.

- Да ну тебя! Так вот, начал я сыпать такими терминами, что меня мало кто понимать стал, но как зауважали, слушают, не дышат, а этот липовый зам, что червонцев своих не досчитался, глазами мигает, вижу, сейчас взорвется, ещё бы, в один миг лидерства лишился. Притормозил я и жду. Вот он в полной тишине и заявил: "А мне, - говорит, - по боку, чем мучились ваши Болконские с Печориными. И Гамлет, - говорит, - дурак. (Записываете?) На кой мне, говорит, - дворяне и их бабы, у меня - кричит, - есть дело и отдых. А все ваши интеллигенты - жмоты, если они оценивают паршивую сумку с двумя полотенцами в сто рублей! Я желаю после работы отдыхать, а не трепаться о вздохах и охах! Вот так он, Леонид Павлович, и раскрылся.

Нематод заглянул в блокнот и поинтересовался, не повторить ли дословно?

- Нет, - посмеивался Строев, дописывая последнюю фразу, - в сто рублей, говорите? А что, вы его публично разоблачили?

- Да ну, Леонид Павлович, он на меня и так люто обижен. Печальный. Уехал он вчера, видите ли, хотел отыграться, ну я и уступил, сел и того...

И Нематод пристально заглянул в серые глаза Строеву, так, что что-то промелькнуло между ними, а что - непонятно.