Тайна Девы Марии

— Боже, Мара, как я по тебе соскучился. — Он задышал ей в шею.

На секунду она почувствовала, как оттаивает в его объятиях и становится податливой. И Мара постаралась сохранить это ощущение в течение всего обеда, чтобы Майкл ни о чем не догадался по ее лицу. Они весело болтали о делах, настоящих и выдуманных, Мара смеялась его шуткам и даже ласково погладила его руку. В то же время она гоняла жареный картофель по тарелке, не в силах избавиться от свинцовой тяжести внутри. С каждым часом ей казалось, что она все глубже погружается на дно. Время шло, она приближалась к своему самому большому испытанию, а потому как следует нагрузилась вином. Единственный способ получить такую необходимую им с Лилиан отсрочку — забыть о теле.

Когда Мара проснулась, по-прежнему была ночь. Она сняла с себя руку Майкла и, спотыкаясь, голая прошла в ванную. Взглянув в зеркало, она увидела незнакомку, продажную женщину, которой пришлось напиться до бесчувствия, чтобы переспать с ненавистным мужчиной. С типом, который ее предал. Человеком, не знавшим никаких угрызений совести и продолжавшим обманывать множество людей, которым и без того досталось, — и все ради собственной выгоды.

От ее кожи пахло Майклом. Нужно отмыться. Открыв горячий кран, она встала под душ и долго растиралась, до красноты и зуда. По ее лицу текли слезы, но она молилась только о том, чтобы он не услышал, как она рыдает.

В аукционном доме «Бизли», под сводами библиотеки, Мара и Лилиан не без пользы проводили с трудом выкроенное время: Лилиан занималась оставшимися двадцатью тремя провенансами, а Мара — «Куколкой» и самим Штрассером.

На библиотечном столе Лилиан выстроились прямоугольники черно-белых фотографий, словно надгробия, среди них разместились: задумчивая женщина в белом Берты Моризо, натюрморт Ван Гога и зимний пейзаж Сислея, на котором над полями клубился дым, словно напоминая о надвигающейся промышленной революции. Их душераздирающие истории были изложены в провенансах, которые Лилиан составляла с терпением археолога.

По полу заскрипел стул, нарушив тишину. Мара подняла глаза и увидела, что Лилиан стоит у окна и, качая головой, смотрит на парк.

— Что такое? — спросила Мара.

— Бедная картина. Бедные ее владельцы.

— О какой картине вы говорите?

— О Рембрандте.

— Вы имеете в виду «Портрет старика еврея в меховой шапке»?

— Разве у нас есть другие Рембрандты?

Мара знала ответ на якобы риторический вопрос Лилиан. Разумеется, у них не было никаких других полотен Рембрандта; нацисты охотились за работами этого художника и в обычной ситуации ни за что бы не передали один из его шедевров такому торговцу, как Штрассер. Какой-нибудь высокий нацистский чин украсил бы им свой берлинский офис. Однако сюжет именно этой картины был несовместим с нацистской идеологией.

— Нет, конечно.

— Оказывается, Рембрандт был частью семейной коллекции Шульце, — сказала Лилиан, и Мара поняла, о чем идет речь.

К сороковым годам двадцатого века семейство Шульце, франко-еврейских промышленников, собрало знаменитую коллекцию из более чем трехсот полотен современных художников, импрессионистов, а также фламандских и голландских мастеров семнадцатого века. Нацисты стремились наложить лапу на эту коллекцию, тем более что в нее входили произведения североевропейских художников, которых предпочитали Гитлер и Геринг. Когда наконец им удалось достать ее из тайника, они забрали добычу и убили законных владельцев. Родственники Шульце, пережившие войну, сумели вернуть сто сорок полотен и до сих пор не оставляли попыток отыскать остальное.

— Так вот, в купчей, которую передал мне Эдвард, утверждалось, что «Бизли» приобрел Рембрандта у бельгийского агента Алена Вольфа, еще одного торговца картинами, чьи документы так кстати пропали в войну. Эдвард также предоставил мне купчую, свидетельствующую, что Вольф приобрел картину у Люсьена Шульце в начале сороковых годов. Так как история картины на первый взгляд не вызывала сомнений, мы продали ее Чаду Розенблату, известному коллекционеру голландской и фламандской живописи. Он собирал свою коллекцию на протяжении сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов, а в семидесятые передал Рембрандта в Музей живописи Рив, где он висит на стене по сей день.

— Что доказывают документы Штрассера?

— Купчая, которую вы нашли в сейфе, показывает, что «Бизли» приобрел Рембрандта у Штрассера. Когда нацисты забрали у Шульце коллекцию, они, должно быть, скинули «Старика еврея» Штрассеру, а Эдварду позже пришлось подделать купчую Вольф — Шульце.

— Тогда, наверное, этим объясняется, почему портрет старика не упомянут ни в одном из нацистских реестров культурных ценностей?

— Да, именно так. — На глазах Лилиан начали выступать слезы, поэтому она снова повернулась лицом к парку. — Не могу поверить, что Эдвард сделал меня соучастницей всех своих махинаций.

— Мне очень жаль, Лилиан. Я прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете. — Мара поднялась и, подойдя к Лилиан, положила руку на ее плечо, желая успокоить.

Но Лилиан не выносила жалости, она сбросила руку Мары и сменила тему, указав на ее стол, заваленный документами и коробками.

— Так что вам удалось извлечь из этого хаоса? Узнали что-нибудь о «Куколке» или Штрассере?

Мара подошла к коробкам с до сих пор не рассекреченной документацией времен Второй мировой войны и взяла в руки очень ветхий лист.

— Вот послушайте. Это краткое изложение стенограммы допроса, проведенного подразделением поиска украденных культурных ценностей от двадцать четвертого ноября тысяча девятьсот сорок шестого года. «Нацисты сплели сложную сеть по добыванию предметов искусства, насадив везде своих людей. Курт Штрассер был одним из центральных немецких агентов, отправленных в Швейцарию, нейтральную страну. Он не похож на главного мародера, но, видимо, был не прочь при случае погреть руки на трофеях. Его степень виновности трудно определить. Однако можно с уверенностью сказать, что во время Второй мировой войны Штрассер наживался на несчастьях других».

— Похоже, это тот, кто нам нужен.

— Далее здесь описывается, как именно работала его схема. — Мара затихла, перечитывая документ.

— Ну, что там? — Лилиан обернулась к Маре, глаза ее просохли и выражали любопытство.

— По-видимому, старик Курт, который сам прошел Первую мировую войну простым солдатом, был немецким националистом и поддерживал фашизм. Время от времени он даже делал отчисления в нацистскую партию, хотя так и не вступил в нее. В протоколе говорится, что он называл себя «консультантом и экспертом», а не дилером.

— Все это прекрасно. Но как насчет нелегальной торговли украденными предметами искусства? — Лилиан теряла терпение от медлительности Мары.

— Я как раз к этому веду, просто подоплека здесь очень важна. Похоже, у него была целая команда немецких приятелей, любителей искусства, связанных с нацистской партией. Эти связи вели начало от его собственного военного прошлого. Например, среди его друзей был некий Вальтер Андреас Хофер, который являлся «директором художественной коллекции рейхсмаршала». А еще у него была целая сеть сочувствующих нацизму арт-дилеров во Франции, Швейцарии и Германии.

— Ну же, Мара, — разволновалась Лилиан.

— Ладно, ладно. Система Штрассера работала следующим образом. Допустим, к нему в руки попадало полотно старого мастера или немецкого художника — одного из тех, кого предпочитали нацисты. Тогда он отправлялся к какому-нибудь старому знакомому дилеру, из сочувствующих фашистам или к нацистскому агенту вроде Хофера, и менял картину на несколько «дегенеративных» полотен — ценных, но презираемых нацистами. Затем Штрассер переправлял эти картины на продажу в Соединенные Штаты, действуя через некоего американского офицера, который мог переслать полотна без досмотра с военной почтой.

— Что и случилось с «Куколкой»?

— С уверенностью утверждать не могу, но, по-моему, такой вариант не лишен логики. По какой-то причине «Куколка» не устроила фашистов своим сюжетом, несмотря на хваленое немецкое происхождение, — совсем как «Старик еврей», — поэтому, как только они выкрали картину в Ницце, то, скорее всего, подсунули ее Штрассеру вместе с другими «дегенеративными» полотнами, за которыми он гонялся, например, всеми этими импрессионистами, что стоят у вас на столе. Затем Штрассер переправил картины в Соединенные Штаты, по всей вероятности, с помощью таинственного американского офицера. А Эдвард каким-то образом заполучил их себе, как раз через этого человека.