По закону «Триады»

Из-за двери раздался женский голос:

— Виталий Иванович! Петр Семенович приехал.

— Подождет, незваный… — Максаков теснее прижал к себе любовницу, — гость…

Однако настроение ушло. Брюнетка еще пыталась что-то делать, но у Максакова уже определенно ничего не получалось.

— Черт бы его… — Он отстранил любовницу, поднялся, набросил халат. Вышел в другую комнату.

У камина стоял генерал Петр Зима.

— Без звонка, как снег на голову… — раздраженно сказал Максаков.

— Оторвал от государевых дел? — насмешливо осведомился Генерал.

Максаков отмахнулся:

— Раз приехал, рассказывай. — Он подошел к бару, выбрал подходящее вино.

— Все сделано, можешь спать спокойно. — Генерал бросил быстрый взгляд в сторону спальни. — Наш энергичный друг больше тебя беспокоить не станет.

— Уверен?

— Убежден.

Максаков повеселел:

— Что ж. За это стоит… — Он разлил вино по бокалам. Отсалютовал бокалом, выпил.

Генерал сделал ответный жест, но на самом деле это он так поприветствовал любовницу Максакова, выглянувшую из спальни. Она улыбнулась и ушла назад.

Генерал сказал, как бы между прочим:

— Его, правда, должны были прессануть при аресте — чтобы сразу в штаны наложил. Следователи, которые сами много шороху наводят, часто мягкие оказываются, как пластилин… — Он допил. — Отличное вино, кстати.

— Это я еще тебя в свой погреб не водил! — И Максаков добавил одобрительно: — А прессануть — это хорошо, это мы понимаем.

— Хорошо-то оно хорошо, да только не вышло. Управиться с ним непросто оказалось.

У Максакова вытянулось лицо.

— Чего ты испугался? Говорю же, все уже сыграно. На нем такие статьи — сидеть и сидеть. Плесни-ка волшебства в хрустальный мрак бокала? — Генерал протянул бокал.

Максаков плеснул.

— Может, отметим завтра? — предложил Зима. — Можно на охоту съездить. У меня егерь есть знакомый…

— Завтра я занят — коллегия министерства.

— Все-таки я не понимаю, — хмыкнул Генерал, — чем ты там занимаешься в своем министерстве. На хрена все это нужно? И кому?!

— Просто ты не политик, вот и не понимаешь.

— Это точно, я не политик, — подтвердил Генерал.

Степан

Степан шел по улице с бутылкой пива. На ногах — гриндерсы, на плечах — скинхедовская куртка. Он был свободен и независим. Встречные вьетнамцы, китайцы, негры косились на него с опаской. Степан ухмылялся. Но на самом деле он не чувствовал какой-то особенной радости от того, что появилась возможность вернуться к прежней жизни. Что-то в нем перегорело, пока сидел, что ли? Чего-то ощутимо не хватало…

Он увидел парикмахерскую. Провел рукой по голове — волос немало отросло за полгода в камере. Может быть, не хватало именно этого? Степан подошел к крыльцу, на котором перекуривал парикмахер. Он окинул молодого человека опытным взглядом, выбросил окурок в урну.

— Под ноль? — Парикмахер сделал приглашающий жест вовнутрь.

Степан пожал плечами, опустил в урну пустую бутылку из-под пива и пошел дальше… Остановился в сквере, забрался на скамейку — сел на спинку, ноги опустил на сиденье. Сделал звонок по мобильному телефону. Сказал в трубку тихо и грустно:

— Мам?.. Ну, я вышел, мам. Правда, да. Не верится… Нет, все хорошо. То есть нормально… Нет, пока не приеду. Нет, просто дело есть. Не могу объяснить. Ну, мам! Хорошо. Хорошо. Я тоже очень соскучился, мама… — Он нажал отбой и сглотнул комок в горле.

Турецкий

Турецкий пришел в себя на койке тюремного лазарета. Жив? Вроде да… Значит, все получилось?.. Турецкий осмотрелся. В палате он был один. Палата — та же камера, только почище. Те же решетки на окнах, дверь, запертая на засов снаружи. Турецкий попытался подняться, поморщился — больно. Повторил попытку более осторожно: приподнял вначале голову, поворочал шеей — нормально. Правая рука тоже действовала, а вот левая слушалась плохо и отдавала болью в плечо. Турецкий откинул одеяло — грудь и левое плечо были перетянуты тугой повязкой. Он приподнялся на правом локте, проверил подвижность ног и в целом остался доволен: могло быть значительно хуже. Повезло. Он на это и рассчитывал, все для этого сделал верно, но все-таки риск был огромен. Так что повезло. Александр Борисович попробовал вздохнуть полной грудью — закашлялся и повалился обратно на подушку…

Когда открыл глаза в следующий раз, рядом, на стуле, сидел следователь Найденов, на плечах у него был белый халат, в руках папка, но он ее не раскрывал. Глядел на Турецкого с тревогой.

— Администрация СИЗО была обязана разместить вас среди соответствующего контингента из числа работников правоохранительных органов.

— Правда? — улыбнулся Турецкий.

Следователь посмотрел на Турецкого с укоризной, так, будто он сам себя засунул к уголовникам.

— Почему вы не пожаловались хотя бы мне? Я же только теперь узнал, что вы содержитесь в общей камере… — Его передернуло. — Среди уголовников?!

Следователь не изменил обычной официальной манере выражаться, но теперь он был менее сух — чувствовал, что ли, часть своей вины за то, что Турецкий оказался в камере с урками? Нет, скорее, облегчение от того, что Турецкий жив. Потерять подследственного по собственному недосмотру было бы непростительной ошибкой.

— А какой смысл скулить? — Турецкий пожал плечами и невольно поморщился от боли.

Но следователь не понял, что он имеет в виду. Пришлось объяснять.

— В общей камере люди живут по жестким законам, но опасаться мне их сейчас нужно меньше, чем… своих.

— Вы совершенно напрасно идеализируете рецидивистов.

— Да никого я не идеализирую! Моя дырка в спине — результат исключительно частного конфликта. Не сошлись характерами, бывает. В обычной жизни разбежались бы в разные стороны, остыли и забыли, а тут разбежаться некуда, вот и не утихают страсти.

— Вы как будто защищаете своего обидчика?

— Нет, но я уверен, что ему меня никто не заказывал. А вот мой арест — чистейшей воды заказ.

Турецкий видел смущение следователя. Если бы Найденов работал на Максакова и сознательно топил Турецкого, он бы, вероятно, как-то выдал свою досаду по поводу того, что подследственный остался жив после такой заварухи. Турецкий приходил к выводу, что следователь хоть педант и формалист, но все же не куплен. А значит, можно попробовать все ему объяснить.

— Если вы ранены, это еще не значит, что я обязан выслушивать все, что пришло вам в голову в бреду.

— Это не бред. Я могу назвать имя человека, который сейчас заметает следы своего участия в крупной афере…

Найденов перебил:

— Хотите воспользоваться тем, что обвиняемый не несет ответственности за дачу ложных показаний, и направить меня по ложному следу? Этот номер не пройдет, Турецкий! — Он встал. — Как только врачи позволят, мы вернемся к допросам и обратимся к реальным, а не вымышленным фактам. Желаю здравствовать! — И он ушел.

Ирина

Ирина Генриховна стояла у окошка дежурного, за ней была очередь из нескольких человек.

— Но мне очень нужно! — говорила Ирина. — Это вопрос жизни и смерти!

— Свидания вам разрешены не чаще двух раз в месяц.

Ирину оттерли от окошка. Она была растеряна. Почему-то казалось, что увидеть Турецкого будет просто… Что же теперь… Позвонить адвокату? Надо подумать… А думается лучше всего дома. Собственно, а куда еще ей деваться? В «Глории» сейчас всем не до нее.

…Ирина сварила пельмени, которые принесла Катя, но кусок не лез в горло. Она отхлебнула чаю. Оглянулась на календарь. Поставила маркером очередной крестик, навела его жирней и жирней. Потом, сжав маркер в кулаке, ударила им в календарь…

Зазвонил телефон. Ирина взяла трубку.

— Алло. Алло? Я вас не слышу. Ну говорите же, где вы там? Ну алло же?

В трубке раздались короткие гудки.

Она посмотрела на часы. Пора было отправляться на работу. Что ж, тоже неплохо. Как говорил Хэмингуэй, только она родимая, работа то есть, излечит нас от всех напастей.