Город в законе: Магадан, триллер

— Отлично.

Остаток вечера я провел в сборах. Достал рюкзак, сложил в него котелок для ухи, специи, пару бутылок водки, хлеб, огурцы, помидоры.

Затем проверил сети.

Потом экипировку. Хоть оно лето, но в Магадане погода меняется в день семь раз.

Документы и деньги.

Взглянул на часы — была уже глубокая полночь.

Надо было бы отдохнуть, но возбужденный сборами, предстоящей рыбалкой спать я не хотел. Включил телевизор, по "Карибу" шел очередной порнофильм — и куда это наша общественность смотрит, наверно, тоже в экран. Выключил, прошелся по комнате и решил позвонить в Беларусь, как там мои. Тем более разница в часах была подходящая.

Речицу дали быстро. Трубку подняла Максимовна.

— Как там у тебя, Валя? — В голосе ее слышалась неподдельная тревога. Наверное, жена успела понарассказывать.

— А что, все нормально.

— Отстали от тебя?

— Один отстал, — ответил я и машинально уточнил, — Совсем.

Тут она совсем, расстроилась и стала уговаривать, чтобы я тоже приехал к ним. Сейчас там красота — ягоды, грибы, на даче виноград вызревает. Ребята целый день на Днепре или на стадионе. Я пообещал приехать.

Трубку перехватила жена. Как дела, здоровье, нужны ли деньги… Деньги в отпуске всегда нужны, что тут спрашивать. Я пообещал на днях выслать.

Ребята и впрямь пропадали в городе и пообщаться с ними не удалось.

Тем временем за окнами совсем стало светло. Белая магаданская ночь плавно переходила в день. Тут и телефон тренькнул.

— Через полчаса будем у подъезда.

Борщев, наверное, тоже почти не спал.

…Рыбачат магаданцы чаще всего на Ольском лимане, Нюкле, Армани и Балаганном. Но года три назад открылся еще один лицензионный участок — на ручье Колчаковском. Я один раз побывал на нем и влюбился в это место окончательно и, как говорится, бесповоротно. Представьте себе узкую долину ручья, сжатого с двух сторон зелеными сопками, и желтую ленту песка под обрывистым, защищающим от ветров, берегом и море, лениво играющее бирюзовыми волнами. Вдали виднеются величавые очертания полуострова Кони, а правее — остров Завьялова громадным пароходом выплывает из тумана. В отлив море обнажается почти на километр и в солнечный день вода на мелководье, как парное молоко. Купайся — не хочу или иди собирай грибы и ягоды, коли рыбалка надоела.

И народу здесь всегда немного, не то что на Нюкле. А ведь бежим мы не только к природе, но и от толпы, от нее устаешь больше, чем от городского смога, пыли и шума.

Мы проехали семнадцатый километр Ольской трассы и на траверзе бывшего собачьего питомника свернули на таежную дорогу. Прихотливой лентой бежала она, повторяя русло небольшого ручья, то ныряющего в заросли стланика, то деловито журчавшего по чистым камням перекатов. Густые волны вейника и розовые поляны иван-чая ковром стлались под лиственницами. Остановившись набрать воды, мы услышали, как из зарослей, где-то совсем рядом раздался чистый звучный голос кукушки.

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить? — крикнул я.

— Ку, — начала кукушка, но тут Павленко загремел ведром и она замолчала.

— Спугнул мое счастье, — укорил я адвоката.

— Мы у другой спросим, — утешил меня сидевший за рулем Борщев, — Ты сейчас и так счастливый… холостякуешь. О, новый анекдот… Два мужика друг другу жалуются:

— Ты знаешь, я недавно жену с грабителем перепутал.

— И что?

— В форточку ее выкинул!

— Это ерунда, говорит другой. Вот я грабителя с женой перепутал. — Слышал бы ты как он орал, как упирался.

Мы посмеялись.

На берег мы выехали, когда уже совсем рассвело. Егерь еще спал, но, услышав мотор, вышел к нам. Мы хорошо знали друг друга и лицензию на самое удобную точку получили без проволочек.

Я разбирал сеть, Борщев выгружал наши припасы, а Павленко занимался костром.

Притащив рюкзаки, Александр Михайлович подошел ко мне.

— Это что, вся сетка? — он скептически оглядел финскую сеть — в сложенном состоянии она легко вмещалась в полиэтиленовый пакет, — Ею только комаров ловить и то сомнительно.

— Посмотрим-посмотрим, — Я связал концы блочного фала и сетки и приказал ему:

— Давай потихоньку тяни левый, а я буду подтравливать.

Фал натянулся и сеть бесшумно поползла в волны. Привычных, как у наших сетей, наплавов на ней не было и потому казалось, что она тонет. Но это было обманом — вместо поплавков держал ее весь верхний плавучий фал, а нижний как раз был грузовым. А рыбаки знают, что именно грузила и поплавки и являются причиной зацепов, перехлестов, запутывания сети.

— Ладно, — не сдавался Саша, — Посмотрим, как ты угадаешь, попало что к тебе или нет.

И посмотрели! Буквально через секунду спокойная изумрудная гладь над сеткой взорвалась белым кипящим гейзером. Попавший в западню косяк тугой струной натянул фал, литые рыбины торпедами метались в разные стороны, а с моря, я уже успел заметить, устремились к нам головастые нерпы.

— Освобождай фал! — Заорал я и кинулся к сетке. На помощь мне бежал адвокат Но и вдвоем мы с громадным трудом вытянули, наконец, сеть на песок. Она была как мотня трала набита крупными сверкающими рыбинами.

— Серебрянка, — прикинул я, — Неплохой косячок!

Косячок был не просто неплохой — выдающийся. Мы сразу обловили лицензию — пятьдесят две рыбины и больше сорока из них самки.

Мы набили мешки и пока Саша с Павленко ставили их в воду, я аккуратно расправил сетку, очистил ее от водорослей и сам отбуксировал в море. На этот раз подальше к бую — там могла попасть нам и нерка, и первая кета, и ки- жуч.

И уже котелок закипал на бойком костерке, и Саша раскупоривал водку, и тепло летнего дня размаривало и разнеживало. И никаких тебе проблем, следаков, проверок, несправедливости и запутанности человеческих отношений. Все это осталось далеко-далеко, за синими морями, за высокими горами.

В Магадане.

— За нас! — традиционно произнес Борщев.

Но не успели мы осушить по первой, как над нашей сеткой, у самого оранжевого буя опять мощно выплеснул вверх столб брызг.

Нет, не передать словом рыбацкого азарта. Сердце у меня так и подпрыгнуло, как пойманная кетина. Да-да, нам повезло — кета, да и не рядовая. В россыпи горбуши она была как гаубичный снаряд среди автоматных патронов.

Вот ее-то мы, не пожадничав, и бросили в котелок. Туда же полетел и небольшой горбыль и пара окуней, случайно затесавшихся в сетку.

Поспорили, бросать ли картошку в уху. Борщев настаивал, я был категорически против — весь вкус отшибет. Меня поддержал Павленко.

И мы сварили двойную уху.

И пили водку. К нам подобрел егерь и принес гитару, и Валера — у него оказался совсем недурной голос — пел песни нашей молодости и мы даже слегка загрустили. И запьянели.

Но это были легкая грусть, и легкое опьянение. Оно было таким же естественным, как этот плеск волны, нежное прикосновение ветерка, высота июньского неба, в которое, если смотреть долго-долго, можно и ненароком, как вот это белое облачко, улететь.

Но люди редко смотрят в небо подолгу. В лучшем случае, бросив взгляд — как, мол, там облака, какую погоду сулят. А то обычно под ноги, на землю или вперед — поверх земли.

А жаль…

Там, наверху, вечность и бесконечность, мириады звезд и игра облаков. И что человек, и что его беды и страдания, и сама жизнь по сравнению с космосом.

Но если я могу все это представить и прочувствовать, и плакать над красотой мира, значит, мы с ним сопоставимы? Как это у Канта о двух великих тайнах: небо над головой и нравственный закон внутри нас. Нравственный закон внутри нас… Или мы в нем? Если есть вор в законе, то почему бы не быть в нем и просто человеку.

Человек в законе — звучит?

Пришел час отлива и мы купались. А потом загорали. А потом сладко выспались и довольные проведенным днем, отдохнувшие и подобревшие к миру и к себе, вернулись в город.

Он предстал перед нами уже с Ольского перевала, весь закутанный в вечерний белый туман. Город весь в тумане, как в вуали, город молится незримой пустоте.