Седьмой лимузин

Тед с отсутствующим видом поскреб перевязку у себя на горле.

— Сижу один и мне становится грустно. Музыканты делают перерыв, и тут-то ко мне и подсаживается этот старик. «Не против, если я займу это место?» В заведении полно народу, а за моим столиком три свободных стула, что тут прикажешь делать? Он видит, что я пью кофе, и начинает рассуждать о том, как это вредно, какие-то масла, словом, сплошной вздор. Потом представляется. Его зовут Гарри Стормгрин, он из Спокана. Ну, вроде бы и правда знает тамошние места, не врет, и не похож на агента по борьбе с наркотиками, — не в приюте же для престарелых их вербуют? Так что мы с ним разговорились.

— Ты сказал: старик. А сколько все-таки ему, по-твоему, было лет?

На взгляд Теда, я вполне мог оказаться в одном приюте для престарелых с Гарри Стормгрином.

— А он сам сказал. «Мне, юноша, в апреле стукнуло семьдесят шесть, и я не сидел бы сейчас здесь, если бы не следил за тем, что пью и употребляю в пищу». — Тед посмотрел на ночной столик у моей кровати. Здесь, рядом с кувшином, лежала бумага, которую он принес. — Да, вот, чуть не забыл. Ко мне сегодня приходил полицейский художник. Я попросил его оставить мне копию.

Я развернул сложенный вчетверо лист. Рисункам полицейских художников присуща некая неопределенность, незавершенность, напоминающая киноперсонажей из «Вторжения в чужое тело». И все же, с вышеназванными ограничениями, рисунок позволял составить определенное впечатление о своем герое. Здоровяком этого человека назвать было нельзя. Худое изможденное лицо; в глаза прежде всего бросаются нос, уши и адамово яблоко. Волосы настолько короткие, что они кажутся всего лишь пятичасовой вечерней тенью, упавшей на голый череп.

Глаза производили неожиданное впечатление. Должно быть, на это обратил внимание и Тед, иначе бы он не сумел передать своего ощущения художнику. Чувствительные глаза; на лице другого типа их можно было бы назвать поэтическими. Казалось, старик осознает собственное уродство и стыдится его.

— Не знаю, почему на рисунке все вышло именно так. Я хочу сказать, лицо такое жестокое. В жизни он улыбался, он, честно говоря, все время смеялся. — Тед перевел взгляд с рисунка на меня. — Алан! А вы знаете этого человека?

— Нет. — Я перевернул рисунок таким образом, чтобы он лежал лицом к Теду. — Ну, и о чем же вы разговаривали?

— Да, Господи, разве упомнишь! — Тон был насмешливым, но в голосе Теда вместе с тем проскальзывали нотки тревоги. — Все в «Темнице» сохраняют напускное спокойствие, рассуждая о таких вещах, как война; участники маршей протеста — главным образом, перепуганные людишки, выдающие себя за тех, кем они на самом деле не являются. Гарри находил это страшно забавным. — Тед еще раз посмотрел на рисунок. — Он сходил в машину и вернулся с такой большой коробкой в руках. «Витамины из Долины здоровья», так на ней значилось. И подошел с ней к столу, за которым с особенным ожесточением спорили о политике. «Хорошо питайтесь, парни и девки, и любая политика из головы вылетит». Все расхохотались, принялись пожимать ему руку. А он начал рассказывать о том, какой он преуспевающий коммивояжер этой дряни. Как втюхивает ее местным торговцам. Сказал, что в Прово он проездом, а путь держит в Седар-Сити.

Тед отодвинул лист с рисунком.

— И все время говорил о том, что идти следует по тропе, проложенной самой природой. О том, сколько нам, студентам, еще предстоит совершить, всякое такое.

— А он расспрашивал тебя об учебе? Или, может быть, о личной жизни?

— Нет, ничуть. — Глаза Теда едва заметно сверкнули. В отличие от тебя, гласил этот взор. — Мы говорили о нашем старосте, о моих однокашниках. Кажется, я рассказал ему что-то об экспедиции. Но его это вроде бы не заинтересовало. Ну, вы же знаете коммивояжеров. В нужных местах он кивал да поддакивал, но интересовало его на самом деле одно: как бы сбыть собственный товар. А о питании он, судя по всему, и впрямь знал много. Вот почему мы взяли у него кое-какие образцы. Розовые лепестки, аскорбаты, триптофан… Я забыл названия.

В разговоре возникла долгая пауза, как будто ему хотелось, чтобы дальнейшее я вытягивал из него клещами. Вместо этого я предпочел надавить на него молчанием.

— Гарри действительно порекомендовал продукты питания, годящиеся на все случаи. Он принял одну таблетку, а другую предложил мне. — Тед беспокойно, может быть, даже несколько безумно огляделся в палате. — Не жмите вы на меня так, Алан, я ведь уже прошел через все это и с полицейскими, и с мамочкой. Как будто я малыш, взявший конфетку у прохожего.

А разве не так? Но мне не хотелось тыкать его носом в его же собственные слова. Вместо этого я сказал:

— Выходит, у тебя не было повода насторожиться.

— Нет, потому что он роздал свой товар нескольким парням. Пяти, может быть, шести. И все было в фирменной упаковке с названиями, точь-в-точь, как в аптеке. Так или иначе, Гарри спросил у меня, успел ли я поужинать. Он сказал, что его таблетки лучше принимать перед едой. Так что я проглотил эту штуку и пошел отлить, пока музыканты не вернулись на свои места… — Лицо Теда как-то обмякло. — И это последнее, что я помню. И больше ничего, пока я не пришел в себя. Уже здесь.

Я налил еще воды из кувшина, по стакану каждому из нас. Может быть, если мы поднимем стаканы и осушим их, вода сойдет за мало-мальски подходящий к нынешним обстоятельствам напиток.

Тед вздохнул.

— Теперь вам понятно, почему полицейские мне не поверили?

Я сделал вид, будто занят исключительно стаканом с водой. По какой-то причине я не переставая размышлял о событиях прошлого лета, когда отправился в Монреаль на Всемирную выставку. В чешском павильоне был оборудован удивительный кинотеатр, строго говоря, киноавтомат, зрители которого, нажимая на различные кнопки, мажоритарным голосованием определяли дальнейшее развитие сюжета. Отправится ли Положительный Герой, выйдя из дому, как ему и положено, на службу или начнет преследовать проходящую по улице очаровательную блондинку? Познакомиться ли ему с ней в ресторане? Или спасти от грабителей? Нажимайте на кнопки, граждане. Да или нет. Решает большинство. Мажоритарный принцип.

Масса удовольствия, но и нервишки щекочет изрядно. В будке оператора, объяснили нам, имеется девяносто с лишним вариантов фильма, покрывающих любой из возможных вариантов развития событий. Но был ведь и фильм «Расёмон», в вариантах которого потерялась истина. Хуже того, оказалась изящно осмеянной концепция истины как таковая.

И теперь провал в памяти Теда самым неудачным образом вернул меня к ситуации с киноавтоматом, только на этот раз на карту были поставлены наши собственные жизни. Жизни всех нас. Вот он лежит потеряв сознание на полу в мужском туалете заведения, именуемого «Темницей Цицерона». Начиная с этого момента, история приобретает вариативное звучание. Вот в умывальной комнате мужского туалета появляется очаровательный старикан Гарри Стормгрин, распространитель витамина «С» и хлоргидратов. Сохранив для своих лет удивительную физическую силу, он поднимает Теда на ноги, выводит его на заднюю аллею, сажает в машину, везет в отель «Юта», доставляет в мой номер. В одиночку ли он действует? Или кто-то ему помогает? И сколько у него таких помощников? И каковы мотивы? Его мотивы? Их мотивы? Делайте ваш выбор, граждане.

— Тед, — в конце концов сказал я. — А тебе известно о том, что твой отец незадолго до смерти заезжал к Джулиану и Люсинде?

Этот шаг мог оказаться и ложным, во всяком случае, мог заметно усложнить дальнейшую жизнь Теда. Лицо у него вытянулось. Нет, Джулиан никогда не говорил об этом. И Элио тоже.

Я рассказал ему все, что мне стало известно об ужине в Шорт-Крике, искренне надеясь, что это не окажется пустыми россказнями покойного Джулиана. Рассказал и о том, что Элио говорил о решении расстаться с Тридцать пятой моделью. О том, что ему позарез нужны были деньги.

— По словам Джулиана, твой отец также предложил ему сделку, попытавшись заинтересовать его приобретением участка земли в Колорадо. Ранчо или что-то вроде этого, сказал он, принадлежащее человеку по фамилии Мэй.