Каинова печать

Уже переступив порог Дмитрий выговорил доброй старушке:

– Сомневаетесь, а в дом пускаете, – но увидев испуг в ее глазах, поспешил успокоить: – Из милиции я, капитан Прозоров, вот мое удостоверение. Хотел бы задать вам несколько вопросов, если позволите. Вы сказали, что Геля никогда не задерживается на работе. Действительно никогда?

– Да за все время только раз пришла поздно, где-то в восемь вечера. С ней на улице плохо сделалось, она упала, ее «скорая» в больницу отвезла. Но она как в себя пришла, сразу домой. Хотя могла бы мне позвонить, я бы переночевала у нее, приглядела бы за сыном. Он же спокойный, его накормить да поменять под ним, и будет лежать да улыбаться.

– А давно это с ней случилось? В больницу-то попала?

– На этой неделе.

– День помните?

– Во вторник.

– Так вот точно и запомнили?

– А это из-за сериала бразильского, «Мясной король» называется. Знаете, он быков выкармливал на мясо, богатый такой, а она девушка бедная.

– Так сериал каждый день идет, почему же запомнили?

– Не каждый. Со вторника по четверг. И знаете, там на таком месте остановились, я уж еле дотерпела до вторника, но тут, как назло у меня телевизор сломался. На другой день мастера вызвала, оказалось, всего-навсего, предохранитель сгорел, да я ведь не понимаю. Ну, думаю, пойду к Геле, досмотрю у нее, ключи Геля мне всегда оставляла, мало ли что…

– И что же, вы посмотрели у Гели? – перебил Дмитрий.

– Ну да. Позвонила тоже сначала, не отвечает, а время поджимает, вот-вот начнется. Я открыла сама, зашла. Батюшки! Свет нигде не включен, мальчик хнычет, я пощупала – мокрый. И знаете, сразу догадалась, что с Гелей что-то случилось, она очень уж о сыночке беспокоится, всегда бегом бежит…

– Вам Геля странной не показалась, когда пришла?

– Как же не показалась! Очень даже показалась. Вроде как не в себе. Видно, сильно ушиблась, у нее и рукав был в крови, и платье все забрызгано. Я ее спрашивала, а она сказала, что из носа долго кровь шла, остановить не могли. Попросила меня сына покормить, сама в ванну пошла, мыться. Я говорю, позвонила бы мне да осталась в больнице, а я тут бы переночевала. Она, верите, ничего мне не ответила и вообще больше не разговаривала. Точно, не в себе была.

– Ну спасибо вам. Звать-величать вас как?

– Антонина Поликарповна.

– До свидания, Антонина Поликарповна. Может, еще свидимся.

Последние сомнения оставили капитана после разговора с соседкой. Он позвонил в квартиру Гели. Она, увидев его, кажется, поняла все – обреченность прозвучала в ее тихом «проходите».

Капитан вошел, осмотрелся. Небольшая полка с книгами, фотография на столе. Дмитрий без труда узнал родителей Гели. Хорошо описал их Митрохин! Белесый мужчина с невыразительным лицом – таких, обычно, трудно запомнить, полная женщина с пышными, густыми волосами над высоким лбом и темными усиками над верхней губой. А вот Геля… Прелестное большеглазое личико, обрамленное светлыми локонами, высокая, стройная шейка.

Геля, заметив, что он разглядывает фотографию, сказала: «Это последняя, перед отъездом родителей в Израиль». Капитан с трудом оторвался от фотографии и посмотрел на ту Гелю, которая стояла перед ним. Как же болезнь может изуродовать человека!

– Ну что, Геля, будете рассказывать?

– Буду. Только хочу сказать, я бы ни за что недопустила, чтоб обвинили Митрохина. Ну, если бы просто не раскрыли, тогда бы молчала. А чтоб Митрохина – нет, так что не думайте обо мне слишком уж плохо.

Капитан усмехнулся, и Геля поняла, как нелепо прозвучала из уст убийцы фраза «не думайте обо мне плохо». Спросила:

– С чего начинать?

– С самого начала. Узнав о гибели родителей, вы побежали к Митрохину, но оказались у Графова. Это я знаю. Остальное рассказывайте сами.

– Первые дни помню смутно. Рыдала без конца, он поил меня какими-то микстурами, но больше коньяком, говорил, что это поможет снять стресс. Жалел: бедная девочка…

– Простите за вопрос, но он для меня важен. Как скоро Графов стал спать с вами?

– По-моему, с первой же ночи. Я была в таком состоянии, да еще одурманенная питьем, мне было все равно. Для меня было важно, что взрослый человек, наверное, старше моего отца, рядом со мной и заботится обо мне…

– С его стороны это было похоже на влюбленность?

– Да, кажется, да. Я была белокурой, и он говорил, что именно такой представлял Дездемону. И что когда я перестану плакать, он напишет мой портрет.

– Что же случилось потом?

– Когда я потихоньку стала успокаиваться, по крайней мере, могла хотя бы отвечать на вопросы, как-то поддерживать беседу, он спросил, почему родители не взяли туристическую поездку в другую страну, зачем надо было ехать туда, где воюют? Я объяснила, что они были не туристы, уехали на постоянное место жительства, а в туристический автобус сели, чтобы посмотреть Иерусалим. Он вдруг пришел в неописуемую ярость. Стал кричать:

– Так, выходит, ты еврейка? Вы что, всю жизнь меня будете преследовать?

Я ничего не могла понять. Какая разница? Мне никогда не приходилось сталкиваться с антисемитизмом. Писалась по отцу – русская, фамилия Колесникова, да и еврейкой себя не чувствовала. А тут такая ненависть! Потом-то я уже узнала, что он шизанутый на этой почве. Почему – не знаю… Кто-то мне сказал, что у него приемные родители евреи были. Может, они над ним издевались? Ну, а тогда он меня выгнал. Да я бы и сама у него не осталась. Потом… Потом узнала, что беременна. У меня еще были деньги, которые оставили родители, кое-как жила. Учиться бросила, хотела устроиться на работу, но чувствовала себя плохо, тяжелый токсикоз. Ребенок родился больным, неполноценным, мне предлагали от него отказаться, но я не смогла. Думала, это от того, что сама с детства больная. Да что теперь об этом рассуждать… Роды спровоцировали резкое ухудшение здоровья. Я толстела, как на дрожжах, хотя ела очень мало, так, лишь бы не умереть с голоду. Зоб, который не был заметен раньше, стал расти, базедова болезнь развивалась, а я даже в больницу лечь не могла. Лекарства купить было не на что. Год прошел – с квартиры попросили… Была совсем на грани отчаяния, когда Пашу случайно встретила, окликнула, а он смотрит и не узнает меня. Поняв, наконец, кто перед ним, верите, заплакал, и я рассказала все, как есть. Он мне тогда еды притащил, денег дал, снял другую квартиру и еще пообещал, что так поговорит с этим «старым козлом», что тот всю жизнь будет заботиться обо мне и о ребенке. Мне не хотелось, чтоб он Графова о помощи просил, но и деваться было некуда. Как-то они все-таки поговорили.

Поговорили они так.

Паша пришел в мастерскую Графова. Увидев, что ключ торчит снаружи, вытащил его и запер дверь изнутри.

– Что это значит? – возмутился Виктор Иванович. – Ты что, нажрался с утра?

– Трезв. Имею к тебе разговор. Ты знаешь, что Геля родила ребенка?

– Я и Гели никакой не знаю.

– Не знаешь девочку, которую изнасиловал, когда у нее погибли родители?

– Во-первых, я ее не насиловал.

– Ага, значит, вспомнил. Ладно, пусть не изнасиловал, есть другое определение: воспользовался беспомощным состоянием, совратил, наконец. Если для уголовного кодекса этого будет мало, то для того чтобы позолоту с тебя смыть, точно хватит. Я на каждой тусовке с художниками, – каждому встречному буду рассказывать, какой ты подонок – бросил и ее, и больного ребенка. Я напишу во все газеты – не напечатают, так хоть почитают. А впрочем, почему не напечатают? Сейчас журналисты только и ищут такого чего-нибудь… жареного, желтенького, да еще про известного человека. Это раньше вас партбилеты да звания защищали, а теперь совсем наоборот.

– Надо еще доказать, что ребенок мой.

– Слушай, а это идея! Я сейчас при деньгах, подзайму, если надо, поедем в Москву, проверим на ДНК. Еще лучше! Вот тогда ты уж точно повертишься, как вошь на гребешке, заслуженный ты наш!

– Павел, тебе во всем этом какой прок?