Каинова печать

– У меня для тебя неприятное сообщение. Вера Сливко погибла.

Виктор не сразу сообразил какая Вера. Вспомнил – сучка эта… Ничего неприятного он не испытал, даже наоборот, но вежливо спросил:

– А что с ней произошло?

– Убили. Причем, действовал профессионал. Похоже, ребром ладони по шее. Ты не знаешь, кто бы это мог быть?

– Откуда? Я же не общался с ней, не знал круг ее знакомых.

Ледяной страх сковал его сердце. Рустам, занимавшийся восточным единоборством, когда-то показывал им, как ребром ладони раскалывают кирпичи. Он, не он ли – кто знает, но сомнениями своими не поделился с майором из-за страха и в тот же день пошел к коменданту с просьбой перевести его в любую другую комнату, поселить с кем угодно. Мотивировал тем, что Рустам плохо знает русский язык, общаться с ним трудно, а главное – психологическая несовместимость…

На зимних каникулах к Агаше не поехал, он и вообще не собирался ехать – не хватало еще связаться с верующей фанатичкой. Но в сердце она все-таки засела занозой, и летом, уже получив диплом, отправился по знакомым местам. С трудом нашел избушку лесника, тот, слава богу, оказался дома. Встретил его старик неласково, самогоном не угостил. Перекинув через плечо ружьишко, сказал:

– Пойдем на воздух, побеседуем.

– Как Агаша? – спросил Виктор.

Лесник молчал, пока шли от дома до полянки. Поотстав от Виктора, перещелкнул затвор, затем окликнул. Виктор повернулся и вскрикнул: на него смотрело черное дуло.

– Умерла Агаша, когда дочку твою родила, – сказал лесник. – Такую девку загубил, мать твою… Сейчас и я грех на душу возьму, убью поганца.

У Виктора потемнело в глазах, и он почувствовал, как по ногам побежали горячие струйки.

– У тебя глаза желтые, волчьи.

Лесник опустил ружье.

– Я их много поубивал на своем веку. Только они перед смертью не ссутся. Живи как сможешь.

Развернулся, пошел в избу.

Так закончилась для Виктора первая и единственная история любви. Провидение отказалось от него.

Похороны Графова были немноголюдны. У гроба стояли, в основном, представители областной и городской администрации, творческих союзов, люди официальные, все, как положено, со скорбными лицами. И слова соответствующие произносились: «Ушел от нас известный художник, общественный деятель… Большой вклад в искусство… Останется в своих учениках… Светлая память долгие годы будет жить в наших сердцах». И лишь одно лицо выделялось среди всех, на одном лице отражалась целая гамма чувств неподдельных и искренних – страдание, боль невосполнимой утраты и, быть может, раскаяние – так по крайней мере показалось капитану Дмитрию Прозорову.

– Это он следил за художником, – шепнула ему девочка, когда они шли к могиле, но Дмитрий уже и сам догадался.

Он подошел к гробу, встал по другую сторону, прямо напротив этого человека, скорее всего, неизвестного брата, Авеля, звонившего по телефону и, не таясь, рассматривал его. Тот был высок ростом, с достаточно густой для своего возраста, поседевшей с висков шевелюрой, темными глазами, волевым подбородком с ямочкой посередине и, наверное, красивым мужским ртом, но его постоянно искажала гримаса сдерживаемого плача. Нос чуть с горбинкой, кожа смуглая, такие часто встречаются среди казаков. Дмитрий вгляделся в лицо покойника – похожи ли? И не смог ответить себе, смерть слишком меняет облик. Посмотрел на портрет – да, пожалуй, похожи.

Когда пришла минута прощания, только тот, которого Дмитрий окрестил про себя Авелем, нагнулся над гробом, поцеловал сначала лоб, потом руки покойника, и капитан совершенно явственно услышал: «Прости, брат».

Итак, все-таки брат…

Пока засыпали могилу, ставили временный обелиск, капитан, потолкавшись среди провожающих, услышал много нелицеприятного о покойнике. Каждый, словно извиняясь, оговаривался: «Конечно, о покойниках плохо не говорят… – А потом: – Помните, как Аксенову зарубил поездку за рубеж? А Красовского гноил… Ну, тот еврей, он их вообще ненавидел. А Петрову так и не пустил в Союз, таланта простить не мог. В общем, царствие ему небесное, но если честно… Кто скажет о нем доброе слово?… Да, стукач, конечно, стукач… Сидорова замели почему? А уж как был талантлив. Да Бог с ним. Все хотел урвать для себя, потопить кого-то, а в итоге – те же метр восемьдесят. Или два? Он высокий был, это да… А брат откуда взялся? Сроду никого не было. И вдруг – на тебе, всемирная скорбь. Ах, ты, Господи… Да ложь все это. По большому счету, никто его не любил. Ну, если брат, если правда, тогда, конечно… Не знаем. Пусть покоится с миром, чего уж теперь».

Вот под эти разговорчики, под стук комьев земли, что каждый все же кинул в могилу, и подобрался Дмитрий вплотную к Авелю.

– Простите, вы брат покойного?

Мужчина молча кивнул.

– А я старший уполномоченный уголовного розыска. Брат ваш был убит при невыясненных обстоятельствах. Потому уж простите, вам придется проехать с нами в отделение.

– Да, да, – согласился поспешно. – Я и сам хотел обратиться… Так все нелепо, несуразно…

– Вот и хорошо, что сами. Пройдемте в машину.

В отделении Дмитрий начал, как положено, по протоколу. Спросил имя, фамилию, время и место рождения, где проживает.

Григорий Иванович Грачев отвечал спокойно, но, услышав вопрос об образовании, смутился, замялся на какое-то время, затем ответил:

– Никакого… Ну, если все суммировать, где-то класса четыре получится.

Насчет работы ответил не колеблясь:

– Сапожник.

Вот тут Дмитрий немного притормозил. Долго изучающе смотрел на подозреваемого, которого обозначил под № 1.

– Григорий Иванович! У меня есть сосед, кандидат физико-математических наук, который работает таксистом. Перестройка, рынок, все понятно… Я думаю, вы из тех же сапожников. Но на человека, не имеющего никакого образования, вы, простите, не похожи. Объяснитесь!

– Видите ли, Дмитрий Дмитриевич, мне посчастливилось жениться на очень образованной женщине, внучке известного академика, дворянке по происхождению. – Нотки гордости невольно послышались в его словах. – В доме большая библиотека, я много читал. Пишу до сих пор неграмотно, но говорить научился. Ну, а что сапожник, – поднял обе ладони вверх, – посмотрите. Если такие руки найдете у ученого или артиста, я скажу, что ввел вас в заблуждение.

– Хорошо, оставим эту тему. Расскажите о себе, о брате, с самого начала, с момента, как помните…

Григорий рассказал все честно, без утайки. Как носила мать куски вареного мяса, как ее арестовали, как крикнула напоследок «береги Витьку!», и как он искал его всю жизнь.

– Григорий Иванович! Ваш брат дважды менял фамилию. Как вы смогли найти его?

Григорий помолчал, скорбные морщины прорисовались от крыльев носа до верхней губы, вдруг состарив его лицо.

– Вы, конечно, не раз видели по телевидению депутата Госдумы Александра Федоровича Иванова? Он, согласитесь, один из самых заметных, ярких политиков… Вы удивлены – откуда может простой сапожник знать такого известного человека? Вместе в детдоме были, правда, недолго. Потом бродяжничали по всей стране, да не России, а СССР, конечно… Вот он и нашел Виктора, дал адрес. А я, вместо того чтобы без обиняков прийти к нему, затеял дурацкую игру. Очень, понимаете, обидно было. Я жил под своей фамилией, найти меня было просто. Выходит, не искал… А я искал его всю жизнь. Вот и стал то звонить, то ждать у подъезда на лавочке. А за день до убийства подошел к нему, когда он садился в свою «Волгу», спросил, сколько времени и попросил подвезти, сославшись на спешку. Он узнал меня, я, правда, не сразу это понял, но ответил, что ему не по пути, и уехал.

Я вернулся в Москву, места себе не находил. От жены поездки свои скрывал, мы ведь вместе искали, она все письма писала, я уже говорил, что не силен в грамоте. Стыдно было признаться, что Виктор вроде как не хочет знать меня. Когда Александр Федорович дал адрес, Сонечка все торопила меня, говорила, надо немедленно ехать, а я что-то придумывал, специально двух молодых ребят взял в подмастерья, вот, мол, обучу немного, чтобы на них дело оставить, и поедем с тобой. А тут… Видно, есть между родными какая-то особая, невидимая связь. Вдруг засобирался, меня вроде кто подталкивал – езжай непременно сегодня, не медли. Я и поехал.