Сердце статуи

— Эксперимент?

— Понадеялся, что вспомню. Ведь это уже было.

— Когда?

— Давно, тебя еще на свете не было. Одна девушка… она исчезла из моей жизни напрочь…

— Умерла?

— Да нет, жива, слава Богу. Она меня бросила, а ее будущий муж избил.

— Тебя?

— Меня, дорогая. И я в отместку устроил такой вот погромчик — уничтожил статую «Любовь».

— Надя, ты его бросила? — соизволил открыть рот Андрей.

— Нет, Андрюша, — ответила она со сдержанной силой; что-то изменилось в ней; прикоснулась к искореженной арматуре, погладила уцелевшую руку девы, сиявшую белоснежным изгибом в свете веранды. Мучительное ощущение, мистическое, шевельнулось в моей душе. Все напрасно.

— Все напрасно, — повторил я вслух. — Не с погрома я потерял память.

Они глядели непонимающе.

— Я же забыл, как вообще стал скульптором. Наверное, тогда серьезную травму получил, — я швырнул кувалду оземь. — Эксперимент провалился.

— А, глаза мозолить не будет.

— Андрюша, помолчи! — она провела ладонью по лицу, как бы стирая что-то. — Макс, ты захотел вспомнить свою первую любовь и уничтожил «Надежду»?

— Прошу прощения, я хотел проверить. Как еще из больницы вернулся… и потом, когда смотрел, как сорока-воровка клюет узелок…

— О чем ты? — Надя переглянулась с братом.

— Образно говоря, казалось мне, будто тут, в этом пространстве душа Веры, будто она требует…

— Не доводите ее своим бредом…

— Андрей!

— Тебе будет плохо, — предупредил он сдержанно. — Пошли домой.

Она вдруг заплакала, а я его опередил, подошел к ней и встал на колени.

— Надя, я тебя люблю, я вспомнил.

— Не может быть! — заявил Андрей изумленно.

— Я только это помню, больше ничего, — я говорил, обращаясь к ней, нежно и осторожно, словно боясь потерять; и он уступил, ушел… нет, вернулся, поднял кувалду, отнес в сарай и скрылся в доме (я наблюдал бездумно, другим был захвачен). Мы стояли слитно под дубом; я — прижавшись к ней лицом, к белым теннисным шортам: она — положив руки мне на плечи. И я вдруг почувствовал ее как женщину, ужасно обрадовался, поцеловал одну руку, другую, спросил:

— Как тогда, да?

— Как тогда, дорогой, — ответила она как-то «по-взрослому»; меня прорвало — горячо, бессвязно:

— Я знал, что в этом главная загадка… ну, как я тогда внезапно объяснился с тобой…

— Ты ее разгадал?

— Не то чтобы… Но сегодня, когда ты ушла, обидевшись за «дупло», понял точно: я не притворялся и тебя не обманывал.

— Нет, конечно.

Она тоже присела передо мной на колени — ожившая аллегория «девы с юношей». Правда, юность свою я давно растерял, но груз прошлого не тяготил в беспамятстве. Мне двадцать лет, я полюбил впервые, и никого, кроме Нади, у меня не было.

— Ты был у нее? — спросила она, возвратив меня на землю, в ночной сад с белыми обломками.

— У кого?

— Ну, она тебе сказала, что ты когда-то разбил?..

— Не она, бывший сосед. Но я, действительно, у нее был. В незнакомом месте нашел незнакомый дом… Мне даже страшно стало. Зато понял, за что роковой рубеж — двадцать лет: я, наверняка, тогда сотрясение заработал — и вот как откликнулось.

— И что теперь будет?

— В каком смысле?

— Ты вернешься к ней?

— Да что ты, девочка! Там муж, дети… Нужен я ей, как прошлогодний снег.

— Как ее звать?

— Люба. У меня никого нет, кроме тебя… и как будто не было.

— Конечно, не было, раз ты не помнишь, — она помолчала. — И не вспомнишь.

Странно это было сказано. Нет, следствие не кончено и покуда не кончится, не будет мне покоя. Мы разом поднялись с колен, глядя в глаза друг другу. Что такое «подмена по контрасту»? однако об этом я побоялся спросить и заговорил о другом:

— Как я мог Веру при тебе пригласить… Может, ты уже вышла, из сада услышала?

— Нет, я стояла у двери.

— Как я разговаривал? Каким тоном?

— Нервным.

— А тебе как-то объяснил после?

— Ты сказал: «Возникли проблемы с одним заказом».

— Но ведь ты не поверила?

— Какое это теперь имеет значение? — ответила она жестко. — Она умерла, и все кончено.

— Надя!

— Ну, ее позвал, ее… я поняла, что ты говорил с женщиной.

— И не обиделась?

— Это теперь неважно.

— Надя, — сказал я шепотом, — я должен найти убийцу, но никто об этом не узнает.

— Никто? Поклянись.

— Клянусь.

— А я?

— Только ты.

— Макс, а что ты помнишь в двадцать лет? Любу?

— Совсем не помню. И Ивана, хотя мы с ним дружили.

— Какого Ивана?

— Невропатолога. Интересно ты спросила. Наступала весна 74-го, капель в окнах и такая одуряющая свежесть и солнечные вспышки, когда мы рамы выставляли. Я показывал маме ее портрет, только закончил. Я к зачету портрет написал и пейзаж… — я запнулся, какая-то неясная тревога вступила в душу. — Где все это — в кладовке?.. Надо бы поискать. А вот Святослав Михайлович, профессор мой, говорит, что на зачете увидел и оценил мои лепные работы. Почему же я их не помню?

— Какие работы?

— «Прелестная пастушка» и голова Сократа. Вот загадка так загадка! Если я получил тогда удар по черепу…

— Ты и сейчас получил, — перебила она. — А Цирцею убили… и разбили.

— Надя, продолжай!

— Живую женщину и ее изображение уничтожили при тебе.

— Я же был в беспросветной коме!

— Необязательно с первого удара. Тебя сокрушили, ты не мог встать… и нога, не забудь. Он при тебе уничтожил статуи, чтоб ты, беспомощный, видел. А потом добил.

— Может, и не он добил, — добавил я интуитивно, во внезапном прозрении. — А другой. Понимаешь? Вот что их повязало одной веревочкой. Ничего, я до них доберусь.

— Макс, ты только что поклялся.

— Никому ни слова, честно. Ну, что ты, душа моя? Чего ты боишься? Никто не рискнет — хотя бы из-за Котова — напасть на меня, подписать себе приговор. Они на крючке.

— Я и его боюсь. Макс, ты на мне женишься?

— Неужели ты хочешь? Муж я очень незавидный, больной, старый.

— Ты молодой и красивый, — возразила она с женственным упрямством.

— Хорошо, делаю тебе официальное предложение.

— Все, я твоя жена.

— Нет, как только найду его и истреблю.

— Тебя арестуют! Ты же поклялся…

— Черт с ним, я смолчу. Гордость и любострастие — вот из-за чего меня к причастию не допустили.

— Ты говорил.

— Когда?

— Перед… да, 9 июня. Ну, вот когда ты захотел посмотреть, как я живу. Мы ко мне в мансарду поднялись, и ты сказал: «После встречи с тобой я избавился от двух главных пороков — гордости и любострастия».

— Но ведь… иль я не так понял?.. мы принадлежали друг другу.

— Да, это случилось уже 3 июня. Но ты говорил, что это не похоть, а любовь.

— А ты?

— Я была счастлива.

— Девочка ты моя. Пойдем ко мне?

— Нет, Макс, прости.

— Да, я должен еще заслужить твою…

— Да ну. Мне нужно к Андрею.

— А что с ним?

— Ну, переживает.

— Надя, я нечаянно услышал с вашей веранды. Что такое «произошла подмена по контрасту»?

— Ах, это из моего детства, не надо об этом. Ты на меня не обижаешься?

— За что, радость моя?

— За то, что я ухожу.

— Делай все, что тебе хочется.

Мы стояли, обнявшись и никак не могли разъединиться. Наступила любовь. Наконец она пошла, я спросил вдогонку (не смог унять зуд сыщика):

— Надя, тогда в июне она не могла прятаться в моем доме?

— Господи, зачем? — Надя остановилась.

— Где-то она скрывалась неделю.

— Только не у тебя. Я почти каждый день прибиралась, пыль во всех закоулках стирала. Ты свою домработницу вконец избаловал.

— Из-за чего мы с ней поссорились?

— Да ведь она не делала ничего! Как ты ей раньше не отказал. — Надя подбежала ко мне, обняла за шею, я стал счастлив. — Я приду к тебе ночью, хочешь?

Я вдруг испугался.

— Больше всего на свете хочу, но я болен, боюсь…

— Просто так приду.

— Нет, любимая. Ты придешь, обязательно, когда я смогу стать для тебя настоящим мужем.