Побег аристократа. Постоялец

Как только въехали в город, она раскрыла сумочку и подправила макияж. Потом скомандовала:

— Поверните налево. Еще раз налево. Теперь через мост. Дальше вдоль трамвайной линии…

На склонах огромных черных конусов каменноугольных шахт еще оставались снежные полосы, это смахивало на экзему. Машина ехала по нескончаемой улице, за окнами тянулись два ряда двухэтажных одинаковых домов из коричневого кирпича, от времени ставшего черным. Порой по протянутым над шоссе тросам проплывали вагонетки. Один раз, когда по пересекающей дорогу колее проходил маленький состав, она увидела работника, махавшего красным флажком.

Уже не город, но еще не сельская местность. Вот между двумя домами открылся просвет, что-то вроде пустыря, но то был не пустырь, а угольная шахта. Вокруг простирались нескончаемые индустриальные задворки. Слышалось пыхтение машинных моторов.

— Остановитесь напротив 53-го номера.

Дом ничем не отличался от всех прочих. На окне первого этажа очень белые занавески обрамляли медный вазон, из которого торчало зеленое растение. Шофер хотел позвонить в дверь.

— Нет! Возьмите пакеты…

Сильви потеребила почтовый ящик, используя его в качестве дверного молотка, и прильнула глазом к замочной скважине. Дверь открылась. Женщина лет сорока уставилась на посетительницу, а сама все вытирала мокрые руки своим голубым передником.

— Мама, ты меня не узнаешь?

Сильви обняла ее. Мать не воспротивилась, но казалась скорее очумевшей, чем растроганной. Глянула на шофера:

— А это еще что такое?

Застекленная дверь кухни дальше по коридору оставалась открытой. Там у кухонной плиты, грея подле нее ноги, сидел молодой человек с книгой на коленях.

— Это господин Моисей, — сказала мать.

И, словно бы запнувшись в колебании, представила:

— А это моя дочь, вот, из Египта вернулась… Ты ведь там жила в последнее время, в Египте, верно?

Но господин Моисей уже вскочил и рысцой устремился на второй этаж.

— А ты по-прежнему сдаешь меблированные комнаты?

— Как бы мы, по-твоему, жили, если бы не это?

На огне стояла громадная суповая кастрюля, рядом — кофейник, который всегда был полон. Сильви сбросила свое манто на стул матери, и та исподтишка пощупала мех.

— Несколько маленьких подарков. Дайте-ка их сюда, Жан. Поезжайте в город, позавтракайте, потом заедете за мной.

— Почему ты велела шоферу вернуться?

— Мне придется уехать.

— А… Ладно.

Мадам Барон налила дочери чашку кофе, машинально, как делала всегда, кто бы ни зашел. Она была в своей рабочей затрапезной одежде: старое темное платье, фартук из голубенькой ткани. Сильви стала распаковывать подарки, вытащила домашние туфли:

— Как они тебе? Нравятся?

Едва взглянув, мать буркнула:

— По-твоему, я должна теперь вырядиться, как на карнавал?

— А где Антуанетта?

— В комнатах убирается.

Как бы не так! Антуанетта уже спускалась по лестнице с ведром и тряпкой, она молча оглядела сестру, потом закричала:

— О-го-го!

— Что?

— Я сказала «о-го-го!» Ну ты и расфуфырилась!

Они сдержанно обнялись. Антуанетта покосилась на голубые домашние туфли:

— Это мне?

— Ну, если мама не хочет… Тебе я чулки привезла, комбинацию…

Свои пакеты Сильви развязывала без особого энтузиазма. Из одного выпала на пол пенковая трубка и дала трещину.

— А папа придет?

— Не раньше вечера. Его поезд сейчас идет сюда из Остенде. Надеюсь, ты его дождешься?

— Не сегодня. Я приеду еще.

Мать недоверчиво приглядывалась к ней. Сестра, присев на стул и задрав юбку так высоко, что обнажились тощие бедра, примеряла новые чулки. Пахло супом. Вода с монотонным бульканьем клокотала в кастрюле — огонь разгорелся на славу, тяга хорошая.

— Комнаты все заняты?

— Объявление висит, ты разве не прочла? Одна сдается, на первом этаже, она у нас, понятное дело, самая дорогая. Да только приезжие по нынешним временам совсем без гроша. Видела господина Моисея? Он приходит заниматься на кухню, чтобы сэкономить на отоплении! Антуанетта, накрывай на стол. Перекусим, пока постояльцы не вернулись…

— Ты их все еще берешь на полное довольствие?

— Двое из них к полудню придут сюда обедать. А если нет, просят у меня потом горячей воды для кофе или чтобы сварить яйца, едят у себя в комнате, только грязь разводят.

Мадам Барон была приземистой, на коротеньких ножках. Антуанетта — девушка с неправильными чертами лица и светлыми, вечно смеющимися глазами — ростом также уступала сестре, но и станом была тоньше.

— Ты теперь тоже наводишь макияж? — заметила Сильви.

— Почему тебе можно, а мне нет?

— Тебе это не к лицу. В твои годы…

— Можно подумать, ты не красилась в моем возрасте!

Мать отодвинула кастрюлю с супом на край плиты. Было жарко. В окне виднелся тесный дворик. На крыше дома таял снег, стекая с карниза большими прозрачными каплями.

В Брюсселе портье «Паласа» взял телефонную трубку, для вящей слышимости приставив к уху ладонь, и деликатным голосом оповестил:

— Алло! Мсье Ван дер Крэйзен, здесь внизу господин Бланки, он желает поговорить с вами. Пропустить? Вам угодно подняться, мсье? Пятый этаж, номер 413.

В конце концов Эли вылез из кровати с измочаленными влажным простынями, замотал шею шарфом, сунул ноги в шлепанцы, хотя не знал, что делать и куда себя девать. Из-за стены послышался голос, в соседнем номере кто-то говорил по телефону. Эли подошел к окну, постоял, глядя на серый грязный город, на пруд Ботанического сада и скучающих лебедей, послушал шум трамваев и машин, который отдавался в его опустевшей голове.

— Войдите!

Это там, за стеной. Между двумя номерами, когда-то составлявшими один, имелась дверь, запертая на ключ. Голос оттуда доносился так же ясно, как назойливое бренчанье трамваев.

— Как идут дела? Я задержался, пришлось зайти в банк…

Эли слышал, не слушая. Его бросало то в жар, то в холод. Хотел было принять ванну, но не рискнул.

— Вы не раздумали ехать сегодня ночью?

— Еду. Последним поездом на Париж. Что будете пить? Портвейн?

Голос отдал распоряжение: в номере имелся телефон прямой связи с сомелье.

Когда стало тихо, Эли в свой черед позвонил сомелье и заказал грог. Увидев себя в зеркале, сам удивился, как он уродлив. Ну, правда, он сегодня не побрился, к тому же сиреневый шарф вокруг шеи подчеркивал недостатки его наружности.

— Я взял французскими купюрами, как вы советовали…

Эли наклонился и заглянул в замочную скважину. Увидел маленького человечка, с виду похожего на бухгалтера. Тот выкладывал на стол гостиной банковые билеты — десять пачек.

— Пересчитайте.

Господин Ван дер Хмыр в черном шелковом халате и алых кожаных туфлях быстро вскрывал пачки одну за другой с ловкостью человека, привыкшего иметь дело с банкнотами. Затем открыл портфель из свиной кожи и затолкал деньги туда.

— Войдите!

Это явился сомелье, принес две бутылки — портвейна и рома. Ром был предназначен для Эли. Сообразив это, он отступил на три шага от двери и в свою очередь произнес:

— Войдите!

У мамаши Барон все приступили к завтраку, но сама хозяйка за стол не села: оставалась на ногах, словно что-то ее насторожило, и обслуживала своих дочек и двух только что подоспевших постояльцев. Новопришедшие, господа Домб и Валеско, с любопытством поглядывали на Сильви. Она же только посмеивалась над их удивлением и насупленной миной Антуанетты.

— Вы знаете Бухарест? — спросил Плутарх Валеско. Он был из Румынии.

— Не хуже вашего! Даже знакома почти со всеми тамошними министрами.

— Красивые там места, не правда ли?

— Может, и так, но люди там сплошь голодранцы…

Присев на ручку кресла, Эли пил из ложечки свой обжигающий грог и смотрел на проспект Жардэн-Ботаник, запруженный полуденной толпой. С желтого неба снова посыпался мелкий снежок.