Проповедник

Эрика схватилась за живот и зашлась от смеха.

— Слушай, хватит, пожалуйста, не надо. Не забывай: если живешь в стеклянном доме, не бросай камни в соседа. Мы еще не встречались с Густавом, но, как ты рассказывала, он прямо какое-то сокровище.

— Ну, «сокровище» не самое подходящее слово, Густаву скорее больше подходит «находка».

Эрика услышала, что ее шутливый комментарий заставил Анну посерьезнеть. Похоже, она здорово задела сестру.

— Думаю, на самом деле мне здорово повезло, что вообще такой парень, как Густав, посмотрел на меня. Ну как же — мать-одиночка с двумя детьми и все такое. Он мог выбрать любую девушку из аристократок, но предпочел меня, и мне кажется, это его в какой-то степени характеризует. Я первая женщина из простых, а не из благородных, с которой он вместе, так что считаю, что просто выиграла в лотерею.

Эрика тут же согласилась с тем, что это характеризует Густава, но, к сожалению, совсем не так, как это представлялось ее сестре. Анна обладала редкостной способностью безошибочно ошибаться в мужчинах. И когда Эрика слышала, как она рассказывает о Густаве, то ощущала явное беспокойство. Но Эрика тут же решила для себя, что нельзя судить о Густаве заранее: может быть, ее подозрения каким-то чудом развеются, как только она его увидит.

Эрика спросила:

— Когда вы будете здесь?

— Около четырех. Подходит?

— Подходит, замечательно.

— Тогда увидимся. Обнимаю. Пока.

После того как Эрика положила трубку, она явственно почувствовала озабоченность. В голосе Анны она уловила какую-то искусственность и усомнилась: все ли так благополучно в отношениях Анны и ее фантастического Густава фон Клинта?

Эрика была очень рада, когда Анна развелась с Лукасом Максвеллом, отцом двух ее детей. Анна даже начала воплощать свою мечту — изучать искусство, знакомиться с древностями. Вскоре ей удалось получить работу на неполный рабочий день в Стокгольмской аукционной палате, и именно там она встретила Густава. Он принадлежал к одной из самых благородных семей Швеции и в основном занимался тем, что управлял родовым имением в Хэльсингланде, которое один из его предков получил в награду от Густава Вазы. Семья Густава была знакома с семьей короля, и если его отец по тем или иным причинам не мог принимать участие в традиционной ежегодной королевской охоте, то вместо него приглашение получал Густав. От всего этого у Анны просто захватывало дух, когда она рассказывала сестре о Густаве. Но Эрика слишком хорошо представляла себе, что по большей части являют собой прожигатели жизни из привилегированных классов, завсегдатаи Стуреплан, и поэтому сильно беспокоилась за Анну. Эрика никогда не встречалась с Густавом и могла только надеяться, что он, может быть, отличается от прочих ягод с этого поля и не похож на большинство обложившихся мешками с деньгами богатых и титулованных наследников, которые находили прелесть жизни в том, чтобы оттягиваться самым свинским образом в таких местах, как «Ричи» или «Спай бар». Завтра она сама увидит, что собой представляет Густав. Эрика скрестила пальцы на удачу: как было бы здорово, если она ошибается и Густав птица другого полета. Никто так не заслуживал стабильности и покоя, как Анна.

Эрика включила вентилятор и стала размышлять, что бы такое наметить на сегодняшний день. Ее патронажная сестра объяснила, что по мере приближения родов в организме беременных вырабатывается все больше гормона окситоксина, а он пробуждает гнездовой инстинкт, как у кошек или птиц. Это объясняло, почему последние недели Эрика с маниакальным упорством, тщательно, словно это вопрос жизни и смерти, сортировала, нумеровала и даже каталогизировала все вещи в доме. У нее появилась идея фикс — все должно быть в полном порядке и закончено до рождения ребенка. Она уже вымыла все шкафы, пропылесосила комоды и ящики, приготовила детскую комнату и теперь приближалась к заключительной стадии. Единственное, что еще оставалось, — навести порядок в подвале и выкинуть оттуда хлам и старье. Сказано — сделано. Эрика встала с дивана и решительно сунула под мышку вентилятор. Лучше поторопиться, пока Патрик не вернулся с работы.

Он позволил себе пятиминутную передышку, сидя в тени перед полицейским участком и наслаждаясь мороженым. Из открытого окна высунулась голова Ёсты.

— Патрик, тут нам звонят, и, думаю, тебе стоит с ними поговорить.

Патрик быстро слизнул остаток мороженого и вошел внутрь. Он взял трубку на письменном столе Ёсты и несколько удивился, когда услышал, кто звонит. По ходу короткого разговора он сделал несколько записей, положил трубку и повернулся к Ёсте, который сидел на своем конторском стуле и внимательно на него смотрел.

— Как ты слышал, кто-то разбил окна в доме Габриэля Хульта. Как насчет того, чтобы съездить туда и оглядеться на месте?

Ёста, казалось, несколько удивился, что Патрик просит его, а не Мартина, но молча кивнул, соглашаясь.

Некоторое время спустя они уже ехали по аллее, ведущей к дому. Оба, не сговариваясь, вздохнули с завистью. Живут же люди. Усадьба, где обосновался Габриэль Хульт, и в самом деле выглядела великолепно. Она сияла как жемчужина, утопающая в пышной зелени, а обрамляющие подъездную аллею, покорно кланяющиеся ветру вязы усиливали впечатление. Патрик подумал, что Эфроим Хульт был, наверное, черт какой-то, а не проповедник, если ему такая роскошь даром досталась.

Под ногами похрустывало, когда они шли по засыпанной гравием дорожке к крыльцу. Все выглядело как-то уж слишком шикарно, и Патрик пытался представить, каков дом внутри.

Им открыл дверь сам Габриэль Хульт. Они с Ёстой тщательно вытерли ботинки о коврик, прежде чем пройти в прихожую.

— Спасибо, что смогли приехать так быстро. Моя жена очень разволновалась из-за всего этого. Я уезжал по делам и отсутствовал всю ночь, так что она была тут совсем одна, когда все произошло.

Говоря на ходу, Габриэль привел их в большую красивую комнату, которую через высокие окна заливал солнечный свет. На белом диване сидела женщина с встревоженным и испуганным лицом. Она встала, чтобы поздороваться, когда Патрик и Ёста вошли в комнату.

— Лаине Хульт. Благодарю, что вы смогли приехать так скоро.

Она опять села. Габриэль показал им на диван напротив, приглашая Патрика и Ёсту располагаться. Оба почувствовали себя не в своей тарелке. Мало того что не в мундире, да еще и в шортах. На Патрике была, по крайней мере, хотя бы красивая майка, а у Ёсты — полный караул: какая-то дедовская кацавейка из синтетики с короткими рукавами в ядовито-зеленых узорах. Легкое платье из некрашеного льна на Лаине и элегантный костюм, в который упаковался Габриэль, делали контраст просто разительным. Неужели ему не жарко, подумал Патрик, искренне надеясь, что Габриэлю не приходится все время носить в жару костюмы. Но представить его в какой-то другой, более свободной одежде он не мог. Казалось, что Габриэль ничуть даже не вспотел в своем темно-синем костюме, хотя у Патрика подмышки взмокли, когда он представил себя в чем-нибудь подобном в таком пекле.

— Ваш муж нас вкратце информировал по телефону о том, что случилось, но, может быть, вы нам сами все подробно расскажете?

Патрик ободряюще улыбнулся Лаине, раскрыл блокнот и достал ручку. Он приготовился слушать и ждал.

— Я находилась дома. Габриэлю часто приходится уезжать, и из-за этого я остаюсь дома ночью одна.

Патрику послышалась горечь в голосе Лаине, и он подумал, сожалеет ли о своих частых отлучках Габриэль Хульт. Лаине продолжила:

— Я понимаю, что это звучит как-то по-детски, но я на самом деле очень боюсь темноты. Поэтому когда я в доме одна, то чаще всего ограничиваюсь только двумя комнатами: моей спальней и комнатой в конце коридора, где стоит телевизор.

Патрик обратил внимание на то, что Лаине сказала «моей спальней»; он подумал, что это неправильно и очень печально, когда женатые люди больше не спят вместе. У них с Эрикой такого безобразия никогда не будет.