Продолжение поиска (сборник)

Последние ступеньки — и прямо перед нами дверь с «М. Р. Рзакулиев» на аккуратной дощечке. Но Рат звонит направо, в «бесфамильную», а нам делает знак оставаться на месте. Потом подзывает Абилова, тот позирует перед глазком, и дверь открывается. Я успеваю заметить только удивленное старушечье лицо, потому что Рат и Абилов тут же скрываются в квартире.

Возвращается только Рат и шепотом говорит:

— Хозяева со вчерашнего дня в Баку. Старушка ничего подозрительного не слыхала. Кямиль, действуй!

Сует ему бумажку с карандашом, а мы прижимаемся к простенку между дверьми.

Кямиль несколько раз подряд вдавливает кнопку звонка Рзакулиевых. Потом, не дожидаясь ответа, дергает дверь. Она подается внутрь и наталкивается на цепочку. Кямиль приникает к щели, громко зовет:

— Хозяин, получай телеграмма!

Со щита на стене прямо в ухо жужжат счетчики.

Наконец шаги и стук сброшенной цепочки. Все дальнейшее происходит в ускоренном темпе, как в кинокадрах немого кино.

Лысоватый мужчина пятится в глубь квартиры, на лице страх и удивление. Раскрыты шкафы, разбросаны вещи. В комнате на столе брошены друг на друга отрезы, горка блестящего металла: ложки и вилки, пара колец, золотая цепочка без часов, еще что-то из позолоченного серебра.

— Уже собрал? — беззлобно спрашивает Рат.

Старуха соседка всплескивает руками, прицеливается в мужчину колючим взглядом поверх очков, бормочет:

— Паразит.

Тот по-прежнему в изумлении. Еще бы, всего минут двадцать назад он бесшумно поднялся по лестнице, неуверенно позвонил сюда, в пустую квартиру, прислушался и под мерное жужжание электросчетчиков отжал дверь. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. И вдруг милиция.

«Надо будет обязательно использовать его недоумение, — мелькает мысль, — потом, когда дело дойдет до соучастника».

Рядом с отобранными вещами порядком потертый коричневый портфель. Он широко распахнут, будто приготовился проглотить все лежащее на столе. Рат извлекает из него короткий ломик, связку отмычек и тонкие резиновые перчатки, в которых женщины красят волосы хной.

— Па-ра-зит! — на этот раз внятно произносит старуха.

— Хватит ругаться, мамаша, — просит Рат, — вы лучше смотрите и запоминайте.

— Портфель твой? — обращается он к «паразиту».

— Мой.

Шок кончился, удивление сменилось безразличием. Вор, видно, с основательным стажем, и вся предстоящая процедура уже не вызывает у него особых эмоций.

Рат обыскивает преступника. В карманах замусоленная трешка, штук пять картонных удостоверений и чистый, заглаженный конвертиком носовой платок. Зато из двух брючных «пистончиков» («По спецзаказу шил», — смеется Рат) он извлекает измятые денежные купюры самого разного достоинства и облигации трехпроцентного займа.

— Ишь нахватал, бесстыдник, — не удерживается старуха, — а вам, — она обращается преимущественно к Абилову, потому что он в форме, — честные люди спасибо скажут!

Рат садится за протокол задержания, а я иду осматривать дверь. Придется описывать место происшествия, но сегодня, когда виновник рядом, факт нового преступления меня не угнетает.

Между тем Абилову всерьез понравилось «представлять и олицетворять». Он завел со старушкой оживленную беседу. Я занялся поврежденными замками, когда же опять прислушался, Абилов с увлечением объяснял, каким образом нам удалось задержать преступника, и настоятельно рекомендовал старушке полезный опыт Рзакулиевых. Я хотел было остановить Абилова: ведь его же слышит и вор, но тут же понял: поздно. Теперь преступник знает, что его задержали случайно, и мы не располагаем сведениями ни о нем, ни о возможном соучастнике. Черт бы побрал Абилова, вот уж действительно «помог». Хотя и винить его особенно нельзя: в данном случае он добросовестно выполнял указание о проведении среди населения широкой разъяснительной работы о желательности оборудования квартир охранной сигнализацией. Указание совершенно правильное, но, к сожалению, невозможно составить исчерпывающий перечень случаев, на которые приказы и указания не распространяются.

— Ну, родной, сообщай свои фамилии, только сразу договоримся, не фантазировать, все равно проверим. Да ты садись!.. — обращается к задержанному Кунгаров.

Настроение у Рата майское, даже про еду забыл.

— А чего ж скрывать, раз попался? Все равно пятерку дадут.

— Пять годов?! — Старушка опять всплескивает руками, но теперь от жалости.

— Да вы, мамаша, не волнуйтесь, ему не впервые пятерку получать, небось давно в «отличниках» ходит.

Засмеялись все, даже «отличник», только старушечье лицо по-прежнему выражало сострадание.

— …Хайдулин, Варнадзе, Сигизбаев, Овчиян, Лезгишвили, — перечислял он свои фамилии.

— Настоящая, как и возраст? — спросил Рат.

— Когда-то была Ризаев, а настоящая или нет, аллах его знает… Не у кого было спрашивать.

Женщина совсем оттаяла.

— Горемыка, горемыка, без роду, сирота…

— Тридцать семь под праздники стукнуло. Судимостей три, все за кражи, — продолжал Ризаев.

— Государственные были?

— Зачем мне больше пяти получать?

— Слесарь-железнодорожник, моторист речного флота, наладчик из мастерских виноградарского совхоза… — Это Абилов просматривает картонные удостоверения, и тут Кямиль, солидно молчавший до сих пор, вскакивает со стула:

— Вай, какой лодырь! Умел столько работа, пошел воровать. Вай, какой дурак!

— И все-то это чужое, — с каким-то скорбным упреком говорит старуха, — сам-то что умеешь в свои тридцать семь?

«А выглядит он гораздо старше, лет десять лишних по тюрьмам набрал, — опять отвлекаюсь я от протокола. — И что за чепуха все эти ложки, серьги да отрезы в сравнении с украденным у самого себя?»

— Сколько краж вы совершили в Каспийске? — спросил я.

— Не считал, гражданин следователь.

— Я не следователь, а считать все равно придется.

Ризаев задумался, потом, ухмыльнувшись, сказал:

— Сколько есть — все мои. Я всегда признаюсь. Зачем зря время отнимать, вам других ловить надо…

— Ну, ну, — обрывает его Рат, — видели мы таких сознательных.

Поскольку хозяева отсутствуют, нам самим нужно вызвать слесаря для починки поврежденных замков.

— Кто испортил, тот пусть и чинит, — шутя предлагаю я, но Ризаев принимает это всерьез. За несколько минут без каких бы то ни было инструментов он приводит замки в порядок.

— И зачем только эти руки тебе достались?

Неподдельная горечь в словах старушки на несколько секунд меняет выражение ризаевского лица. Бог знает, из какого душевного запасника вырывается наружу искреннее смущение.

Дверь опечатана, и можно уезжать. До машины мы с Кямилем ведем Ризаева под руки как барышню.

Во дворе горотдела полным-полно. Ребята из милицейского дивизиона рассаживаются по мотоциклам. Только что закончен развод, значит, уже шестой час.

— Ну, спасибо, Михеев, поймал, — говорит Рат дежурному.

Тот с недоверием разглядывает Ризаева: с непривычки трудно осознать взаимосвязь между вспыхнувшей лампочкой и дядей, стоящим у барьера.

Кунгаров с Абиловым идут к Шахинову, а мы с Кямилем, пока дежурный оформляет задержанного в камеру предварительного заключения, садимся за нарды. В конце концов, сегодня выходной!

Нарды, конечно, не шахматы, где все зависит от тебя самого но хорошее настроение примиряет меня со взбалмошными костями. Кямиль целиком отдается игре, а я механически переставляю шашки из лунки в лунку и думаю совсем о другом. О наших милицейских радостях. Ведь со стороны может показаться: упрятали человека за решетку и счастливы. А истина в том, что никогда нельзя сказать наоборот: счастливы оттого, что упрятали за решетку. И это не софистика, потому что так оно и есть на самом деле.

— Что Шахинов? — спрашиваю у Рата, еле поспевая за ним. Он так несется в столовую, что Абилов с Кямилем отстали на добрый десяток шагов.

— Принял как должное. Будто после его сегодняшних выкладок Ризаеву ничего другого не оставалось, как влезть в эту квартиру и ждать нас.