Продолжение поиска (сборник)

— Ну и отлично. Твое мнение совпало с моим.

Я сказал это не без умысла, хотя вполне искренне. Всегда приятно убедиться в верности собственной интуиции. Обрадовало и Валино бескорыстие. Интуиция интуицией, а это уже весомый довод в ее пользу: не станет такая посягать на чужое добро. А умысел мой заключался в том, чтобы Эльмир не подумал, будто милиция ее в чем-то подозревает.

Теперь мне предстояло еще выяснить, почему комендант сердито сплюнул при упоминании о возможном Валином замужестве. Деталь, конечно, но она врезалась мне в память, а я не люблю оставлять «белые пятна». Парень скорее всего не в курсе Валиных сердечных дел, но попытаться все-таки нужно. Уж очень нелепо обращаться к коменданту, тем паче к самой Вале по такому щепетильному вопросу.

— Ты говоришь, что ребята поначалу пробовали ухаживать за Валей. Она что, незамужняя?

— Гандрюшкин с ней женихается, сторож наш, на полном серьезе. Уж она его, лентяя, обхаживает. Даже барахло ему вручную гладит, персонально.

— Как его зовут, Гандрюшкина этого?

— Михаилом Евлентьевичем, а ребята так просто Мишкой зовут. И до самой смерти своей Мишкой останется, потому что труха — не человек.

— Чем же он Вале тогда приглянулся?

— Да кто знает, за что она его приголубила. Аккуратный он и чистенький, одеколон употребляет. Судьбой обижен, потому как детки родные бросили. Он об этом всем и каждому рассказывает, а потом в глаза платком потычет, и такое на физиономии изобразит, ни в жизнь не догадаться, что деток этих он уж лет пять как липок, обдирает: целую бухгалтерию завел, кто сколько ему присылать должен, словно не отец, а фининспектор какой.

«Детки тоже хороши», — подумал я и еще подумал, что парень, оказывается, на редкость наблюдательный.

— Слабым здоровьем хвастать любит, мол, трагедия семейная подорвала его организм, иначе не сидел бы теперь под лестницей. Тут он обычно снова лезет за платком, потому что и сам, по-моему, не знает, чем бы таким мог заниматься. Артист, одним словом.

Парень украдкой посмотрел на часы.

— Извини, это не вовремя пристал. Последний вопрос, и сядешь в автобус. У тебя самого все в порядке?

— В порядке.

— Если понадобится помощь, звони, не стесняйся.

— Вы тоже, — сказал он, и мы расстались.

Я пошел обратно к остановке «Общежитие».

Настроение у меня приподнятое, хотя новой информации не густо. К двум достоверным фактам прибавился третий, который тоже с известной натяжкой можно считать достоверным: Валя собирается выйти замуж за сторожа общежития — человека не очень симпатичного. Ну и что? Да ничего. Ровным счетом ничего. Между фактами нет связки. Чему же я тогда обрадовался? И сам не знаю. Но наперекор доводам рассудка во мне крепла уверенность: мы на верном пути.

Путь этот снова привел меня в общежитие, точнее в прачечную. Кажется, я вошел туда следом за хозяйкой. Она еще и пальто снять не успела.

Я думал, Валя удивится: с чего это милиция сюда повадилась, да еще в такую рань? Ничего подобного. Она мне широко улыбнулась как старому знакомому. И табурет пододвинула.

— Простите, я так и не узнал вчера вашего отчества.

— Андреевна я. Да можете Валей звать. Мне так привычней.

Я не стал вдаваться в объяснения, а сразу показал ей фото Ризаева, спросил:

— Не знаете его?

Она внимательно пригляделась, безучастно покачала головой. Потом сказала мягким певучим голосом:

— Нет, и этого не видела.

Сказала так, словно извинялась, что опять не может мне помочь.

Я достал ризаевский платок — сегодня я захватил его с собой на всякий случай, еще не имея никакой определенной цели, а после разговора с Эльмиром он пришелся кстати, — и положил его перед Валей на стол, видимо предназначенный для глажки.

— Посмотрите, пожалуйста, Валентина Андреевна, не ваша ли работа?

Валя открыла целлофановый пакетик, осторожно, чтобы не помять, вытащила цветной, узорчатый платок, заглаженный аккуратным конвертиком. Вот теперь она удивилась.

— И впрямь моя… Да ведь это Михаила Евлентьевича платочек.

— Гандрюшкина?

— Его… его… — Валя покраснела и поспешно отвернулась.

У меня в груди что-то екнуло. Так бывает, когда самолет ночью с девятикилометровой высоты сползает на посадку и, кажется, ни за что на свете не разыскать ему затерянный в бескрайнем пространстве аэродром, как вдруг толчок, и он уже катится по надежному бетону.

Вот оно, связующее звено. В моем воображении возникает картина: Валя говорит с женихом о своих клиентах, пересказывает услышанное от них, по-женски, со всеми подробностями и мелочами, а этот прохвост жадно ловит каждое слово и задыхается от зависти к чужой, недоступной для него жизни среди дорогих и красивых вещей, с поездками на курорты и за границу и запоминает внешние приметы заманчивого мира материальной обеспеченности. Но ведь радость потребления тоже надо заработать, а он желает получить все, не вылезая из-под лестницы. А потом… потом появляется Ризаев, не знаю уж, откуда они могли быть знакомы.

Тут Валю словно осеняет:

— Как же он у вас очутился? Случилось что?

Глаза доброго кенгуру из детской книжки теперь неотрывно смотрят на меня.

— Не волнуйтесь, Валентина Андреевна, Гандрюшкин жив-здоров. У него дома недавно никто не останавливался?

— Не знаю. Он ко мне приходит. Я тут поблизости живу. Раньше как будто сдавал квартиру, сейчас не знаю.

Ну что ж, судя по описанию Эльмира, такого рода скрытность в характере Гандрюшкина. Зачем будущей жене знать о его побочных доходах?

Я поднялся, сказал:

— Нехороший он человек, Михаил Евлентьевич. Даю вам честное слово, нехороший. Не стоит вам свою судьбу с ним связывать.

Я сознавал, что выхожу за рамки своих служебных полномочий, но поступить иначе не мог.

В проходной у сторожа-инвалида я поинтересовался, когда будет работать Гандрюшкин.

— Скоро заступает, с девяти, — ответили мне.

В отношении Гандрюшкина я не имел еще никаких определенных намерений, просто хотел знать, где он будет находиться в ближайшие часы.

Мое логическое построение: клиенты — Валя — Гандрюшкин — Ризаев — потерпевшие — нуждалось в фактическом подкреплении. Платок — это всего лишь клочок материи, который Гандрюшкин мог просто случайно уронить, а Ризаев случайно подобрать; могла ошибиться и Валя. Все остальное сводится к нашим домыслам и к тому, что Михаил Евлентьевич — личность общественно непривлекательная и мог быть соучастником краж. По таким основаниям ни один прокурор не санкционирует обыск у Гандрюшкина. И правильно: от понятия «мог быть» до «был» — огромная дистанция, и нужно еще убедиться, прошел ли он ее. Все это, конечно, не означало моих сомнений в причастности Гандрюшкина к ризаевскому делу. Нет, как сыщик я не сомневался: такое обилие случайностей всегда выявляет закономерность. Мои сомнения носили чисто юридический характер. Разрешить их может прежде всего факт пребывания Ризаева у Гандрюшкина, удостоверенный не платком, а свидетельскими показаниями.

Я взглянул на часы: половина девятого. Гандрюшкин сейчас отправляется на работу. Очень хорошо: пока он будет блаженствовать в неведении у себя под лестницей, мы опросим соседей. А если Валя с утра пораньше начнет выяснять с ним отношения, опять-таки ничего страшного: он или помчится домой к нам в объятия, или останется в общежитии ждать нашего прихода.

Пройдя еще с десяток шагов, я почувствовал легкую тошноту. Еще бы, не ел со вчерашнего дня и натощак накурился. Надо позавтракать, инспектор, уж это вы наверняка заслужили.

Оказывается, не заслужил. Когда я, наскоро перекусив, явился в горотдел, Абилов посмотрел на часы и бросил Рату, что «с дисциплинкой» у нас слабовато. Я посмотрел на него красными, не от злости, глазами, но промолчал, потому что возражаю, когда считаю себя в чем-то виноватым. Это нелогично, но большинство людей до тридцатилетнего возраста поступают точно таким образом.

Потом я заговорил, и, честное слово, они слушали меня с большим вниманием. Едва я закончил, Рат, человек действия, вскочил, а Абилов предложил мне написать подробный рапорт.