Компромат

— Чтобы оказаться в тюрьме, мне пришлось набить морду начальнику отделения милиции. Ему, видите ли, вздумалось меня на волю отпустить, связываться ему с мелкими хулиганишками не захотелось. Вот и пришлось показать ему, какой я мелкий хулиганишко…

— Дело завели?

— А как же! — Клоков горделиво скрестил на груди руки. — За нападение на работника милиции при исполнении им… и так далее.

— Итак, по рукам? — прервал его Виктор.

— Когда меня вывезут за границу?

— Это обсудим позже.

— Нет, сейчас!

— Я должен доложить начальству, составить рапорт. — Глаза Чубаристова лукаво блеснули. — Пойми, такой серьезный вопрос должен решаться на уровне генерального прокурора. Конечно же я сделаю все возможное, чтобы решение оказалось положительным, но для этого нужно будет потратить много сил и времени.

— Отбросим лирику! — В поведении Павла опять начали проявляться манеры опытного вожака, который привык держать в своих руках огромную стаю. — Меня не интересуют твои проблемы. Когда ты получишь ответ?

— Не раньше чем через неделю.

— Вот через неделю и поговорим.

— Нет, Дум-дум, так не получится, — Виктор поднялся из-за стола, стал ходить по комнате. — Это какой-то замкнутый круг… С чем я пойду к начальству? С пустыми обещаниями? Да кто мне поверит?

— Что ты предлагаешь?

— Давай хотя бы начнем, — Чубаристов присел на корточки перед Клоковым, проникновенно заглянул в его глаза. — За тобой остается право прерваться в любой момент, но я должен быть уверен в том, что ты не блефуешь. Ну, согласен?

— Ладно, пытай меня, легавый, — немного поразмыслив, шутливо отозвался Клоков.

— Вот так-то лучше. — Виктор вернулся к следовательскому столу и приготовился выслушивать длинную «исповедь». — Кто убил Долишвили?

Понедельник. 14.17–15.31

— Представь себе, слышишь меня? Представь, говорю, стою я на перроне вокзала, жду поезда. Салага еще, только-только демобилизовался. Возвращаюсь домой. До поезда — часов пять, а делать нечего. И вдруг чую я… слышишь меня? Чую, что кто-то смотрит прям в упор. Поворачиваюсь: мужик стоит. В пальто, в черной шляпе — чин чином. Стоит, значит, и на меня смотрит. Чего надо? — думаю, может, пидор какой-нибудь? Ну, думаю, только подойди, я тебя так отошью — всю жизнь кровью харкать будешь. А он, слышь меня, берет да и подходит. И говорит: «Я за тобой, солдатик, давно наблюдаю. Вроде ты пацан хороший. Ты чего плохого не подумай. У меня поезд через двадцать минут, я в этом городе проездом, а у любимой девушки, которая здесь живет, день рожденья сегодня, двадцать лет исполняется. Мы с ней в ссоре… но я ей подарок передать хотел — вот этот торт. — И он, слышь меня, протягивает мне большущую коробку. — Уважь, говорит, солдатик, отвези торт, если у тебя время в запасе имеется. А я тебе за это четвертак дам и еще деньги на такси туда и обратно»… А мне чего? Мне хорошо. В солдатском кармане четвертак в те времена совсем не лишний был. В восемьдесят втором на этот четвертак что хочешь купить можно было. Конечно, взял я этот торт, четвертак и деньги на мотор в придачу, адресочек и поехал к крале его. Приезжаю. Приезжаю к крале, а там гульба идет, дым коромыслом. Не успел я в двери позвонить, выскочила орава, под руки подхватила, даже не спросили, кто я и откуда. Тут же за стол… тут же штрафную… ну, опрокинул я сто грамм за здоровье именинницы и говорю: вам, мол, привет от Евгения и поздравления. Ну, именинница: ах, ох! Где же мой Женечка, да как же он не заехал! А ты, говорит, солдат, раз ты друг моего Женечки, значит, и мне самый близкий друг! Между нами: я б с ней и поближе подружиться не отказался, спелая девка, как малина в июле. Расцеловались мы с ней, и я ей торт протягиваю. Ой, кричит она, от Женечки подарок, какая прелесть! Открывает она коробку… и тут — сажусь я на пятую точку, да так основательно, что подняться не в силах. Торт-то он торт, но сверху, как свечками, сплошь свернутыми полтинниками утыкан. По тем временам — целое состояние. Хорошо, мужик меня на вокзале не предупредил об этом, а то не ручаюсь, что довез бы подарочек в целости-сохранности. Ну, делать нечего — дело сделано. Компания загалдела, но не так чтобы очень… как видно, им такая уйма деньжищ не в диковинку была, не то что мне. Стали выдергивать полсотенные из торта, складывать на столе. Я на деньги гляжу — оторваться не могу. А что, солдатик, спрашивает именинница, нравится тебе подарочек? Чего ж не нравиться — нравится! Ладно, говорит она, раз ты мне его в целости-сохранности доставил, сыграем с тобой в игру. Поплюй, говорит, на ладошку да хлопни по этой кучке рукой: сколько купюр к ладони прилипнет — все твои. Меня аж пот прошиб. А гости смеются, кивают: мол, давай, служивый, не дрейфь! Ну, поплевал я, значит, на руку… а ладонь у меня, слышь, как лопата, не жалуюсь. Поплевал на руку и ка-ак шмякну об стол, прям ножки у того затрещали… И начинаю подымать руку. — Шофер вдруг умолк, и Веня, не выдержав паузы, подал голос:

— Ну?

— Ну — баранки гну! Вот тут-то я и проснулся! — водитель заржал на весь салон микроавтобуса.

Веня смутился.

— Выходит, это был всего лишь сон? — разочарованно протянула инспектор угро, плотная, средних лет женщина с пухлым, как у ребенка, лицом.

— И надо ж было так долго об этом рассказывать, — пожал плечами Беркович.

Клавдия ничего не сказала.

Она сидела, молча уставясь в окно, и, кажется, даже не слышала болтовни водителя.

Миновав очередной светофор, микроавтобус вырулил на знакомую площадь.

— Вот здесь, пожалуй, остановите, — распорядилась Дежкина.

Она вышла из автобуса и огляделась.

Это было одно из самых оживленных мест в столице. Множество витрин, лотки вдоль тротуаров, сверкающие даже средь бела дня неоновые афиши.

Как и в прошлый раз, по площади стремительно неслись людские потоки.

Они пересекались друг с другом, образовывали нечто вроде небольших круговоротов, рассасывались у дверей больших магазинов и вновь набирали силу на перекрестках.

— Обменный пункт должен быть где-то здесь, — объявила Клавдия, вернувшись в автобус.

— Позвольте, — удивился Беркович, — как это «должен быть» и что значит «где-то здесь»? Вы что же, выходит, запамятовали, где были?

— Я вошла туда другим путем, — стараясь не выдать своего замешательства, объяснила Дежкина, — какая-то бабуля долго водила меня по подворотням, а затем втолкнула в этот обменный пункт.

Беркович и Веня выразительно переглянулись.

В устах старшего следователя городской прокуратуры особенно трогательно звучали слова про бабушку-старушку, с которой она плутала по задворкам.

— Сама знаю, — произнесла Клавдия, угадав реакцию коллег, — это глупо. Но я не придала происходящему никакого значения. Придется теперь искать…

— А может, есть смысл двинуться прежним путем? — предложил Веня. — По злачным местам, по стопам таинственной бабульки, так сказать…

Дежкина отвергла этот совет.

— Уж там-то я точно запутаюсь… какие-то черные ходы, мусорные свалки… Нет-нет, это исключено!

Веня и Беркович снова переглянулись.

— Здесь где-то рядом должно быть крыльцо обменного пункта, — сказала Дежкина. — Надо искать. Искать обменный пункт.

— Который? — язвительно поинтересовался Беркович. — Вот этот? — И он ткнул пальцем в вывеску напротив: ОБМЕН ВАЛЮТЫ.

— Ну вот, я же говорила, он тут где-то рядом! — обрадовалась Клавдия, но Беркович погасил ее радость.

— Или, может, этот? — спросил он и указал на точно такой же вход и точно такую же вывеску в двух шагах от первой.

Дежкина растерянно воззрилась на эту вторую вывеску.

— А вон еще один пункт! — воскликнул Веня.

— Здесь на каждом шагу обменные пункты, — подытожила инспектор угро, — в каком же были вы?

— Я… я не знаю, — призналась Клавдия.

— Допустим, вы вошли с задней двери, — терпеливо допытывался Беркович, — а уходили?

— Уходила с парадного крыльца.