Ведьмино яблоко раздора

– Хорошо, Клавдия. Ступай.

Горничная вышла из комнаты и уже в дверях, не удержавшись, спросила:

– А что, барин, правду говорят, что вас у себя лесная ведьма держала?

– Ты что несешь, полоумная?

– Так это все говорят. А какая она, ведьма ента? Дюже страшная?

– Нет, Клава, она прекрасна, как майская роза. Иди и не болтай почем зря.

Клавдия, дородная круглощекая женщина с толстой русой косой, годящаяся Елисею если не в матери, то уж точно – в старшие сестры, выглядела ягодкой и среди прислуги слыла красавицей. Она это знала и болезненно реагировала на появление соперниц среди ровни. Поэтому ей было важно знать, что ведьма некрасива.

Как же, роза. Чертополох и тот краше. Тимошка ее сам видел, а он брехать не станет, – пришла к выводу Клава.

После баньки да сытного ужина Елисей с наслаждением откинулся на спинку любимого кресла в кабинете перед камином.

– Одна книжка всего, – с усмешкой вспомнил он библиотеку Алкмены, – какая-то колдовская белиберда на тарабарском языке. – В доме Смолиных книг было полсотни – их еще дед Елисея начал собирать. Особенно любил он Байрона, а матушка питала слабость к комедийным пьесам.

Елисей взял с полки книгу и открыл наугад, чтобы погадать на судьбу. Так они в отрочестве развлекались с кузиной. Она страсть как любила всякую ворожбу. Елисей предсказаниям не верил, но компанию поддержал.

– Чушь! – беспечно отмахнулся он от предсказания.

Ему тогда минул четырнадцатый год, и конечно же, он не желал думать ни о каком конце. Жизнь представлялась полной достатка и доблести, а будущее светлым и счастливым.

Граф вздрогнул. Что за чертовщина?! Те же самые слова. Теперь они заставили его встревожиться. Тело покрылось противным липким потом, в руках возникла дрожь и даже колено затряслось.

– Фу, ты, сатана! Клава! – позвал Елисей. – Подай водки!

– Сию секундочку, барин, – отозвалась Клавдия.

– И закуску неси! – крикнул он вдогонку.

– Извольте, барин. Холодненькая, из погреба.

– Наливай полную и ступай.

После стопки немного отпустило, дрожь в руках прошла, сменившись приятной теплотой. Чтобы закрепить результат, граф налил еще. Потом еще… Елисей сам не заметил, как опустошил весь графин. Он полулежал в кресле, провалившись в пьяный сон. Таким его и застал отец – спящим, с глупой улыбкой на лице. Петр Васильевич был весьма расстроен, что его сын напился, как сапожник, и это незадолго до собственной свадьбы!

Потоптавшись на месте, Петр Васильевич махнул рукой и вышел из кабинета.

– Клавдия! – позвал он ждущую под дверью горничную.

– Что изволите, барин?

– Елисею Петровичу больше водки не наливай. Раз пить не умеет.

Следующее утро Елисей встретил с мигренью и затекшей за ночь спиной.

– Клавка! Неси квас! – велел он.

– Слушаюсь, барин, – материализовалась Клавдия с кувшином кваса. – Извольте, Елисей Петрович. – Вчерась Петр Васильич приходили. Очень сердились, заставши вас в непотребном виде.

– Окстись, дуреха! Как ты о своем барине отзываешься, какой такой у меня может быть непотребный вид?

– Виновата, Елисей Петрович. Только Петр Васильич очень гневались. Ох уж и влетит вам по первое число!

Елисей, собиравшийся цыкнуть на горничную, передумал – Клавдия была не так уж не права. Но как она осмелилась дерзить?!

– Ты вот что, Клава, – смягчившись, произнес граф, – скажи, что еще Петр Васильич говорил?

– Да ничего более не говорил наш барин. Прогневались только оне, поскольку разговор к вам сурьезный имели.

– А ты почем знаешь?

– Я, барин, давно у вас служу, с лица мысли господ читать научилась. Вчерась лицо у Петра Васильевича было сосредоточенным, будто оне думу какую думали.

– Ладно, ступай.

Думу думает, озадачился Елисей. Надо же, крепостная, а какая глазастая оказалась. И о чем таком серьезном у отца может быть к нему разговор? Охоту и последующее отсутствие его в имении они с отцом обсудили сразу же – как только он возник на пороге, отец бросился к нему с расспросами. Он благоразумно умолчал про Алкмену, сказал, что на дальнем хуторе у татар отлеживался.

– Дьявол! Как же болит голова! – Елисей налил себе еще кваса и выпил. Боль не отступила, но гадкий вкус во рту исчез.

За дверью послышались шаги, и вскоре в кабинет вошел Петр Васильевич.

– Пришел в себя, голубчик? – оценил граф неважный вид сына. – Вот что, братец. Погулял и будет. Пора к свадьбе готовиться.

– Может, отложим? – робко предложил Елисей.

– Нет, – Петр Васильевич был непреклонен. – Слово свое надо держать.

Ничто не могло омрачить светлого настроения Анастасии. Она кружилась в матушкином подвенечном платье перед большим трюмо в гостиной и сияла, как солнце.

– Маменька, день-то какой сегодня! – восклицала она. – Теплый, будто вместо ноября март на дворе!

– Эка ты выдумщица! Какой же март, когда небо хмурое и дождь со снегом?

– Именно, что дождь! Дождь – значит потепление.

– Эх, – вздохнула Янина Дмитриевна, девка большая вымахала, ростом как каланча, и вширь, как бочка, а умом – все равно что дитя. – Пусть будет потепление – все одно на улице слякотно – ни погулять, ни свадьбу сыграть.

Как только в их дом прислали сватов и решили назначить свадьбу после Покрова, Анастасия представила сани с бубенцами и цветные ленты на хомутах. Тройка мчится, все белым-бело, как будто бы земля тоже принарядилась. И вокруг люди бросают вверх шапки и посыпают их дорогу пшеном. Около церкви много людей. Нарядные, они пришли поздравить молодых. Слышен перезвон колоколов, лучи солнца золотят купола, проникают через витражные окна внутрь, и от этого в церкви становится необыкновенно красиво. Они с графом Смолиным стоят перед алтарем, а сверху на них смотрят ангелы. И святые с икон тоже смотрят. Святые благословляют их союз. А как же иначе? Раз родители благословили, значит, и святые благословят.

Ничто не могло утолить великой печали графа Смолина Елисея Петровича – ни водка, кою Петр Васильевич приказал ему более не подавать, но Клавдия все равно подала, ни подаренный Яковом охотничий нож, ни карты, в которые молодой барин пристрастился играть. День свадьбы неумолимо приближался, а Елисей все никак не мог себе представить в качестве супруги графиню Ветлугину. Всю ночь ему снился тонкий стан Алкмены, чудились ее коралловые губы и яркие, как звезды в августовском небе, глаза. Как же ему хотелось обнять ее стан, скользить руками по узкой талии и чувствовать каждую ложбинку ее прекрасного тела. Еще хоть раз коснуться губами, испить ее до дна. Что же ты так несправедлив, Господи! Елисей проснулся в ледяном поту. Что это было – сон ли, явь, – разобрать можно было едва. Чтобы прогнать наваждение, граф отправился в сени освежиться студеной водой. Петухи еще не пропели, весь дом спит, вокруг тишина и пробирающий до мурашек холод. Елисей зачерпнул ладонью из бочки воду и плеснул себе в лицо. Стало еще холоднее – шутка ли, на дворе заморозки, а он в одних кальсонах, – но зато дурман из головы вышел вон. Основательно продрогнув, Смолин только собрался вернуться в дом, как услышал шорох. Предчувствуя недоброе, он обернулся назад, к двери и замер – за его спиной стояла она, лесная ведьма. «Собаки не лаяли, не учуяли, значит, будто плоти у нее нет», – пронеслось в его голове.