Прошлое в настоящем

Увы! Это было во времена культа личности. Если Пантелеев не убил еще кого-нибудь в лагере, значит, сейчас он на свободе. Он гуляет, возможно, по тем улицам, где ходят дети убитого им человека, он спокойно ест и пьет, а вероятнее всего, вновь пьянствует на отцовские деньги, забыв об обычном эпизоде из своей гнусной жизни. Он, может быть, встречается со своим соучастником Хотинским. Рассказывает скабрезные анекдоты и вспоминает лихой набег на таксиста. Все может быть! Кошмары не снятся ему по ночам, совесть его не гложет, перед глазами не стоят ни убитый им человек, ни помертвевшее лицо жены убитого.

Волнуемся только мы. Наша совесть неспокойна. Это мы порой своим не в меру гуманным отношением к преступникам нарушаем покой мирных людей, а подчас ставим на карту их жизнь.

Нет и не должно быть пощады убийцам. Никому. Ни тем, которые прикрываются состоянием «безмотивности», ни тем, кому покровительствуют бравые адвокаты и их невольные помощники из числа сердобольных невропатологов.

ГОСТИНИЧНЫЙ ВОР

Еще в двадцатые годы Полковников занимался бандитизмом. Но вот окончилась гражданская война, и страна, начавшая строить новую жизнь, разгромила бандитские шайки.

Именно тогда, будучи неглупым человеком, Полковников понял: в единоборство милиции и преступников вмешались простые советские люди, это они помогли выловить его приятелей, это они следят за ним. Нужно было перестраивать свою «работу».

И вот Полковников прекратил всякие связи с преступным миром. Он уехал в Костромскую область, в маленький город Галич и устроился там работать библиотекарем. Но не подумайте, что он совсем решил порвать с прошлым. Из Галича он частенько наезжал в гостиницы Москвы, Ленинграда, Киева и совершал там кражи. Но даже после самых удачных краж Полковников не устраивал теперь кутежей, а тихо, мирно уезжал к себе в Галич. И все-таки он попался. Припертый неопровержимыми доказательствами, уличенный во лжи, увидевший в этом тупике конец своей извилистой и грязной дороги, Полковников написал покаянное письмо. А на последнем допросе он говорил, что трудно быть вором, потому что все против тебя.

Благодарственное письмо Полковникова хранится в музее криминалистики московской милиции, но у меня есть копия, и я приведу его:

Пусть это письмо написано не очень грамотно, но то,, что оно написано искренне, — не вызывает сомнения. Написано оно на потертой бумаге, старческим косоугольным почерком. Оно лежит под стеклом стенда «Кражи». А над стеклом висит фотография его автора — старика в тяжелой шубе с большой бобровой шалью. Полковников равнодушно смотрит в пространство, как будто смотрит и ничего не видит.

Полковников иногда «работал» под артиста, иногда под писателя — в зависимости от обстоятельств.

Он приезжал в гостиницу с фальшивыми документами, получал всегда один из лучших номеров и начинал знакомиться с жильцами.

Иногда, чтобы открыть нужную дверь, он крал ключи у портье, но чаще всего он пользовался своими многочисленными отмычками. Под его фотографией перечислены гостиницы, где он совершал кражи: «Москва», «Европа», «Балчуг», «Октябрьская» и т. д. А рядом на фотографии запечатлены краденые вещи; баулы, чемоданы, саквояжи.

К моему удивлению, среди изъятых у Полковникова вещей был и чемодан моего друга, украденный из гостиницы «Москва».

Николай Петрович Наседкин работал за много километров от Москвы и в столице был проездом, он уезжал в Кисловодск. Я дружил с ним уже много лет, но как часто бывает в жизни, — судьба разъединила нас. Он после института стал работать в угольной промышленности, а я остался работать в уголовном розыске.

Узнав о краже, я поручил одному из своих работников найти Наседкина и соединить со мной. Ждал я недолго. Примерно через полчаса раздался телефонный звонок.

— Мне бы начальника МУРа, — услышал я знакомый голос.

— Это я.

— Иван Васильевич, у меня чемодан стащили, а в нем путевка, дневники.

— А вы еще и дневники продолжаете вести?

— Продолжаю, Иван Васильевич.

— Так вот, — уже более дружелюбно сказал я, — приезжай сейчас в МУР и забирай свой чемодан, он стоит у меня в кабинете.

— Ты что — шутишь, что ли? — не поверил он.

— Нет, не шучу, приезжай и забирай. Если хочешь, я тебя и с вором познакомлю. Машину за тобой я уже послал.

И вот минут через пятнадцать мы встретились у меня в кабинете. Мы редко виделись, и уж коли выдался такой случай, правда не совсем удачный, нужно было поговорить.

Грустно становится, когда подступает старость, но что поделаешь. Наши головы уже отливали серебром, а лица покрылись глубокими складками морщин. Время брало свое. И с этим уже ничего нельзя поделать — так уж устроен этот мир.

Мы разговорились, я рассказал Николаю Петровичу о некоторых делах из моей практики, а он рассказал мне о своей работе, о годах, прожитых далеко от Москвы. Особенно мне запомнился его рассказ о работе в народном суде.

— .Это было в первый год Отечественной войны в Подмосковном угольном бассейне. Я работал тогда главным инженером. Немцы уже были совсем близко. Я получил, назначение в «Средазуголь». Донбасс уже был занят, и этот бассейн, как и Кузбасс, имел, большое значение для Родины. Я не буду тебе рассказывать, как мне удалось эвакуировать семью, — это ты и сам хорошо себе представляешь. Вагоны были забиты, ехали на крышах, но так или иначе я с детьми все-таки добрался до места назначения. Там война мало чувствовалась. Было тепло. Работали театры, кино, как в мирное время. Я получил назначение и поехал заместителем начальника управляющего на рудник в Киргизию. Рудник был в горах, в поселке — ни деревца, ни кустика, где бы можно было укрыться от жары. Но выжженное солнцем плато было настоящим угольным кладом.

Как и везде, здесь тоже был и суд и прокуратура. Вот с одним из заключенных у меня и вышел судебный казус.

— Какой судебный казус мог произойти у тебя с заключенным? — перебил я его. — К тому же ты не судьей работал, а главным инженером?

— А ты выслушай и не перебивай. Живу я, значит, неделю, другую, работаю. В один прекрасный день, кажется, в конце августа или начале сентября, пригласили меня на общее собрание работников рудоуправления. Речь шла о выборе народных заседателей. Дотошные кадровики вычитали в моем личном деле, что я два года учился в юридическом, и выдвинули мою кандидатуру в народные заседатели. Был избран. И тут приключился казус, о котором я и хотел рассказать. Что случилось — на всю жизнь, наверное, останется в моей памяти. Лидочка К. была очень молодым судьей и к тому же очень интересной женщиной, она только недавно окончила юридический факультет. Муж ее был на фронте. Лидочка была веселой и обаятельной. Когда она выходила в совещательную комнату для вынесения приговора, всегда шутила: «Вот, милые, я в вашем распоряжении».