Расплата

Я качаю головой, неприятно удивленный потерей самоконтроля. Мой тренер в старших классах задавал мне трепку, когда я выходил из себя. Он говаривал: «Лузеры бьют ногой по холодильнику, когда проигрывают. Победители же начинают работать еще усерднее». Я заново собираю телефон и набираю номер Тиллинг, в пятый раз попадая на ее голосовую почту.

– Грейс, это снова Питер. Головорез, который сломал собаке шею, оставил свой телефонный номер. Если вы найдете этого типа, я уверен, что смогу уболтать парня, с которым я говорил, сотрудничать с вами. – Я диктую ей номер и повторяю описание крутого парня со слов Понго, одновременно размышляя, почему я назвал ее по имени. – Меня пару дней не будет в городе, но я буду проверять сообщения.

Я размышляю, стоит ли мне извиниться за свою резкость, но потом просто нажимаю кнопку. Кертис вынимает закончившуюся кассету Питера Тоша из магнитофона.

– Еще что-нибудь поставить, приятель?

– У вас есть «Natty Dread»?

Он вставляет очередную кассету, и машину наполняет голос Боба Марли, протяжно поющего: «Lively up Yourself». На последнем курсе мы с Дженной ехали на машине из Итаки до Брансуика, штат Огайо, чтобы провести День благодарения с моим отцом, и снова и снова проигрывали эту песню на магнитофоне. Я откидываю голову на сиденье и слушаю, как «дворники» отбивают ритм.

– Ты хмуришься, – сказала Дженна.

Ветер ревел со стороны озера Эри, ударяя машину сильными порывами, грозившими спихнуть нас на соседнюю полосу. Перед отъездом мы поужинали – примерно три часа назад.

– Я думал, ты заснула, – заметил я, прикрутив музыку.

– Просто дремала.

– Рядом с автострадой есть хорошая стоянка для грузовиков, но я не помню, где она: не доезжая Дюнкерка или после него. Мне тут пришло в голову: хорошо бы выпить чашечку кофе, а может, и кусок пирога съесть.

– Ты только подумай, – поддразнивая меня, сказала Дженна и погладила мою ногу. – Тебе двадцать один год, ты ведешь машину по темной автостраде в самом центре Америки, в магнитоле – кассета короля регги, на переднем сиденье – страстная блондинка, а ты расстроен, потому что не помнишь, где находится стоянка грузовиков.

Я скосил глаза вправо. Дженна лежала на разложенном пассажирском сиденье, завернувшись в красное шерстяное одеяло, волосы были временно собраны в хвост и перетянуты резинкой, наружу выглядывала горловина ее белого свитера из тонкой шерсти. Этот свитер был моим подарком на день рождения Дженны, и он проделал неслабую дыру в моем бюджете. Свет фар отражался от обивки крыши, частично падая на лицо Дженны. От этого видения у меня перехватило дух.

– Они сами пекут пироги, – возразил я.

Выпрямившись на локте, она ударила меня по руке.

– Это от меня и от Боба Марли тоже. Предатель.

– Ой! Думаю, я дал неправильный ответ. Мне остановить машину?

– Ты упустил свой шанс, – отказалась Дженна. – В любом случае, секс в машине – это скорее забава для школьников.

– Ты хотела сказать, что касается других девушек. Я ведь был у тебя первым, разве нет?

– В третьем классе мальчик по имени Тимми Теллджоан чмокнул меня в щеку, а потом высунул язык и лизнул меня. Мальчик постарше начал ему подсказывать, и Тимми засмущался. Хотя мне было, в общем-то, приятно.

– Я найду этого ублюдка и убью его.

– Ага, теперь ты больше не думаешь о стоянке для грузовиков? – продолжала дразниться Дженна. – Ты обращаешь на меня внимание, только когда считаешь, что кто-то посягает на твою собственность, а в остальных случаях ты пылаешь страстью к пирогам?

– Все рассуждения о пирогах – просто сублимация. Ты же знаешь, что я думаю только о тебе. Хотя твой рассказ о Тимми заставил меня задуматься. Тебе бы понравилось, если бы я размазал по тебе пирог и слизал его?

– Пошляк, – засмеялась она. – Не воображай, будто я не вижу тебя насквозь. Это ведь фантазия о сексе с двумя девушками, верно? И я, и пирог – все одновременно! А потом, постепенно, в постели с тобой останется только пирог, и вы будете слушать, как я оставляю долгие слезливые послания на твоем автоответчике. Ну уж нет, не выйдет.

– Прекрасно, – заявил я, прикидываясь обиженным. – Подождем, пока тебе захочется сделать что-нибудь непристойное. Увидишь, что я скажу.

– Да я и глазом не успею моргнуть, как ты согласишься. Все мужики свиньи.

– Это правда. Расскажи мне одну из своих непристойных фантазий, и тогда мне, возможно, не придется останавливаться, чтобы попить кофе.

– Ха, – презрительно фыркнула Дженна. – Ты же не сможешь сдержаться. Ты же весь возбудишься, и мне придется провести следующие три часа, шлепая тебя по рукам, которые ты будешь тянуть к моему крепкому белому телу. – Она перекатилась на бок лицом ко мне и высунула одну ногу из-под одеяла. Я уже возбудился. – Хотя знаешь, что я тебе скажу? – неожиданно серьезно спросила Дженна. – Я поиграю с тобой в «правду или вызов».

– Я выбираю вызов. Ты хочешь, чтобы я сейчас снял с себя всю одежду?

– Не так быстро, – заявила она, назидательно подняв палец. – Я еще не закончила. Кроме того, ты отвечаешь первым, причем я выбираю правду.

– Согласен, но только при условии, что ты отвечаешь на вызов. И предупреждаю: очень может быть, что я выберу секс в машине.

– Согласна, – кивнула она. Я убрал одну руку с руля, и мы с серьезным видом обменялись рукопожатием; прикосновение Дженны взволновало меня.

– Так какой вопрос? – беспечно спросил я, уверенный, что переиграл ее.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне свою фантазию.

– Она может оказаться весьма красочной. – Я был смущен и приятно возбужден. – Какую из них тебе рассказать: о принцессе Лее Органе из «Звездных войн» или о сестрах-близняшках из рекламы жвачки?

– Скукотища. – Дженна сразу же отвергла мое предложение. – Я хочу услышать твою настоящую фантазию. Где ты видишь себя через пятнадцать, или двадцать, или пятьдесят лет, и чего ты к этому моменту достигнешь или сделаешь из того, что считаешь важным.

Я снова покосился на Дженну, но не смог прочитать выражение ее лица. Когда я объяснял ей, почему я хмурюсь, я лгал. На самом деле я размышлял о том, почему она согласилась поехать со мной. Последние восемь недель были тяжелой борьбой за введение меня в ее жизнь. Дженна проводила одну-две ночи в неделю в моей комнате, но никогда ничего не оставляла в ней, и я никак не мог понять, о чем думает эта девушка. В те ночи, когда ее не было рядом со мной, я лежал без сна до предрассветного часа, мучая себя мыслью о том, что Дженна могла просто исчезнуть. Ее вопрос затронул знакомую струну: Дженна всегда подчеркивала, насколько мы разные. Она была права, но я не понимал, почему это так важно. И я испугался, что за ее вопросом о моих планах на будущее стоит желание напомнить самой себе, почему она все время уходила от меня.

– Что заставляет тебя считать, будто у меня есть конкретные фантазии о моем будущем? – поинтересовался я, надеясь разговорить ее.

– Извини, – мягко возразила она. – Никаких объяснений с моей стороны. По правилам, ты должен стараться как можно лучше ответить на мой вопрос. Если у тебя нет фантазий о будущем, то это и есть ответ.

Я выключил магнитофон, и рев двигателя грузовика, едущего на восток, только подчеркнул внезапность наступившей тишины. И на поверхность всплыло воспоминание – то, которое я при обычных обстоятельствах заставил бы вернуться на место. Но я так сильно хотел быть с Дженной, как еще ничего в своей жизни не хотел.

– Возможно, это не совсем то, чего ты ожидаешь, – нервно начал я. – Это родом из детства, то, о чем я думал еще до того, как пошел в старшие классы.

Она не ответила. Я подождал пару секунд, а затем неуверенно начал рассказывать.

– Я уже говорил тебе, что моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать. Но я не сказал, что она была алкоголичкой. Папа часто ездил в командировки, но когда он был дома, они всегда ссорились. Иногда, после особенно бурной ссоры, мама запиралась в их спальне на ключ и плакала, а папа заходил ко мне в комнату и говорил, чтобы я погрузил его телескоп в машину. Он увлекался астрономией. Мы ехали на холм – минут двадцать от нашего дома – где было потемнее, устанавливали телескоп и смотрели на звезды. Иногда мы оставались там почти до рассвета. Дело в том, что мне нравилось быть там с отцом, но я никогда не мог получить от этого настоящего удовольствия. Я всегда чувствовал, что своим отъездом предаю маму.