Черные тузы

засунуть эту гадость в нос. Добрая просветленная физиономия крестьянина почему-то вызвала глубокое возмущение в душе Марьясова.

От этого с позволения сказать полотна просто крестьянским потом воняет, онучами нестиранными. Он стал разглядывать другую картину: девушка сидела на скамейке в сквере и читала книгу. Тоже противное зрелище, девица слишком вульгарная, неумеренно накрашена и одета в вызывающе короткую юбку. «Ясно, проститутка, клиента ждет», – решил Марьясов. Надо будет распорядиться, чтобы эту пачкотню завтра же вынесли из кабинета и отправили в темный чулан, пусть картины там гниют, пропадают.

Он отошел к окну. На другой стороне улицы веселым оранжевым пламенем горели «Жигули». В отсветах пламени он увидел, что из офиса высыпали охранники, а на противоположном тротуаре собралась жиденькая толпа зевак, впрочем, быстро растущая, пополнявшаяся все новыми людьми, сбегающимися на пожар. Остановился милицейский газик с проблесковым маячком на крыше, на землю спрыгнули два милиционера в серых бушлатах. Симпатичная блондинка, окончательно впавшая в истерику, обращая свои крики к зевакам и милиции, бегала вокруг уже погибшей машины, заламывая руки, все голосила. Господи, как же она кричит, как плачет. Просто нечеловеческое горе. Буря эмоций. Шекспировские страсти. Стоит ли так надрываться из-за каких-то «Жигулей», одной тонны металлолома? Чертова истеричка. Устроила этот цирк прямо под окнами его офиса.

И охранники хороши. Работать им некогда. Уперли руки в боки, встали и стоят, будто никогда не видели горящей машины или не слышали бабского крика. Разве можно положиться на таких людей, жизнь свою им доверить? Дармоеды, сволочи. Сделав этот вывод, Марьясов решил, что с охраной у него не все ладно. А раз так, нужно ещё раз подумать о собственной безопасности. Но сейчас не до этого.

– Кажется, готово. Попробуйте открыть крышку.

Голос Трегубовича вывел Марьясова из глубокой задумчивости. Он отошел от окна, наклонился над стулом, надавил большими пальцами на замки. Трегубович, вытащив из кармана электрошок, дважды ткнул металлическими штырьками в голую шею Марьясова, далеко высунувшуюся из воротника рубашки.

Показалось, все тело свела болезненная судорога. Марьясов тихо вскрикнул, но больше не издал ни звука, боком рухнул на ковер, перевернулся на спину и, кажется, перестал дышать.

Разметав руки по сторонам, широко раскрыв рот, Марьясов недвижимо лежал на полу. Трегубович опустил электрошок в карман куртки. Он погасил верхний свет, включил настольную лампу. Расстегнув браслет часов, он снял с запястья Марьясова золотой «Ролекс», покопался в тощем бумажнике, но не нашел ничего интересного, лишь несколько визитных карточек, две пластиковые кредитки, сейчас совершенно бесполезные, худую стопку мелких купюр. Совсем не густо для птички столь высокого полета. Обшарив брючные карманы, Трегубович взвесил на ладони связку ключей и, на глаз выбрав подходящий, шагнул к высокому сейфу в углу кабинета.
* * * *

– Все сроки вышли, надо уезжать.