Созвездие Стрельца, или Слишком много женщин

И снова спокойно уселась в кресло.

– Никто не позволит вам, Стас, вторично врываться в гостиницу и хлопать там дверьми, выискивая по всем номерам второй труп. А кроме того, в этом нет особой необходимости. Помните, Марина пообещала, что в Текстильщиках вскоре будет «куча репортеров»? Я думаю, она сдержала слово. Если Скорпионы – а Марина, безусловно, была скорпионом, потому что только представители этого знака так сексуальны, решительны, циничны и мстительны, а кроме того, они до поры до времени прекрасно ладят со Стрельцами, в союзе с которыми добиваются очень многого, – так вот, если Скорпионы обещают вам какую-то неприятность, то они обычно держат слово. Итак, будем ждать. Если в гостинице что-то случилось, мы узнаем это из очередного выпуска новостей.

Я глянул на часы – до новостей оставалось еще полчаса.

– Представляю, сколько времени понадобится нашей доблестной московской милиции, чтобы найти этого маньяка, – пробормотал я и залпом допил холодный кофе. – Опасный, скользкий и хитрый тип…

– Опасный, скользкий и хитрый – против этих характеристик у меня возражений нет, – задумчиво произнесла Ада, машинально поправляя упавший на лицо золотой завиток. – Но почему вы говорите о преступнике – «тип»? Разве он не может быть женщиной?

– Марина просто мстила мне, это на нее похоже. А этот «мужик в шляпе»…

– В «мужика в шляпе» могла переодеться женщина.

Эта мысль не приходила мне в голову. Но я почти сразу возразил:

– Этот «мужик в шляпе» похож на маньяка. А маньяком может быть только мужчина.

Слегка улыбнувшись, Ада откинулась в кресле, опустив руки на подлокотники:

– Вот тут вы ошибаетесь. История знает немало примеров, когда идея убийства овладевала женщиной. И тогда ее жестокость к себе подобным просто не знала границ…

Санкт-Петербург, 1762 год

Небывалая жара, которую не облегчали даже слабые порывы ветра, долетавшие с Невы, воцарилась в Петербурге. Кареты и шарабаны, перевозившие господ и народ помельче чинами, словно не ехали, а проплывали в знойном мареве, оставляя после себя легкое облако белой пыли. Улицы были пусты – насколько вообще могут быть пусты в жаркую пору улицы европейской столицы, и потому два мужика, вошедшие в город, ни у кого интереса не вызвали.

Одному из них было лет сорок, другой, подстриженный «под горшок», казался намного моложе. Домотканые рубахи, перепоясанные грязными веревками, насквозь пропылившиеся онучи и лапти, неуверенно мнущие плюшевую пыль городских улиц, выдавали в мужиках прибывших издалека. Остановившись возле низкого и темного трактира, старший взял в кулак бороду и посмотрел на того, кто помоложе.

– Передохнуть бы.

– И то, – так же коротко ответил второй.

Оба мужика, воровато оглянувшись по сторонам, толкнули грязную, вымазанную чем-то липким и комковатым, похожим на прокисшую овсяную кашу, дверь и вошли внутрь.

Внутри оказалось так же нехорошо, как и снаружи: закопченные стены, низкий потолок, ужасающий запах гнили и прелости, неструганые доски скамей и столы, до белизны вытертые локтями выпивох. Надувшись, словно пузырь, у стойки стоял хозяин трактира и смотрел на вошедших, неестественно скосив глаза.

– Чего изволите, господа хорошие? – спросил он с явной насмешкой.

– Та эта… поисть ба.

– Пироги, расстегайчики, грибы, кура вареная, лапша… – скучая, перечислил трактирщик.

– Ты эта… щей нам подай и водки на пятак.

– Из-под далеко идем. С-под самого Троицкого, – зачем-то пояснил тот, что постарше.

– Это какого Троицкого? – спросил трактирщик без особого, впрочем, интереса.

– С-под Москвы.

Зевнув, толстый хозяин выставил перед мужиками мутную бутыль теплой водки, шмякнул в глиняные плошки щей, которые сильно воняли, показывая тем самым, куда в этом заведении девают гнилую капусту. Испросив для себя еще по горбушке хлеба, оба мужика с довольным видом отошли в темный угол и уселись рядышком, степенно, по-деревенски, хлебая из тарелок щи, одной рукой орудуя ложкой, другой подставляя под ложку кусочек хлеба, чтобы не закапать столешницу.

Водку выпили тоже неторопливо, посматривая на редких трактирных посетителей. Вообще оба мужика держались как-то нервно, явно не желая, чтобы их присутствие было кем-то замечено.

«Беглые, что ль?» – подумал трактирщик и зевнул.

Когда он захлопнул рот, мысль о том, не беглые ли крестьяне сидят у него в углу, начисто выветрилась из его головы. Пристроив за стойкой толстый живот, хозяин стал думать не о мужиках, а о калачнице Настасье, разбитной бабенке, что жила через дорогу и с некоторых пор поощряла его грубые ухаживания, виляя задом и громким хохотом встречая его сальные шутки.

А между тем, если бы мысли хозяина не переметнулись к этой приятной теме и если бы он более тщательно пригляделся к обоим мужикам, а затем, прислушавшись к их негромкому разговору, под удобным предлогом вышел из трактира и кликнул гвардейцев, то мог бы в скором времени получить баснословную награду в сто рублей. Именно такую немыслимую сумму пообещала московская помещица Дарья Салтыкова уплатить тому, кто доставит ей Ермолая Ильина и Савелия Мартынова – двух беглых дворовых мужиков, которые по собственному почину направились в Санкт-Петербург бить челом императрице Екатерине Алексеевне и жаловаться на свою хозяйку.

Сейчас мужики сидели друг против друга и, сплетясь бородами, негромко спорили.

– Видал ты, каков этот Зимний? – тихо спрашивал младший. – Слышал я, что дворец, но это ж громада! К нему и подойти-то боязно. Пока до государыни доберешься, сто раз тебя бородой в полы навтыкают. А потом еще портки сымут и по филейным частям! Это что же получается? Из огня да в полымя…

– Не боись. Государыня-то добрая.

– Она-то неча, да у ей стража. А мы с тобой обои беспаспортные. А-а, скажут, беглые?! Пожалуйте, братцы, на цугундер! Запорют!

– А, чай, не пропадем. На божье дело сподобились, бог, чай, и поможет.

О доброте императрицы, которая после своего воцарения на престол ценой убийства собственного мужа поклялась не «проливать боле на плахе кровь русскую», среди крепостных крестьян ходили легенды. Говорили, что она никогда не отказывается послушать «ходоков», которым улыбнулось счастье предстать пред царственными очами. Передавали из уст в уста о строгих наказаниях, наложенных Екатериной на тех помещиков, которые излишне истязают народ; утверждали даже, что несколько имений, где крепостным и вовсе было не вздохнуть, разгневанная царица взяла «под свою руку».

Все это было по большей части небылицами, рождаемыми разгоряченным воображением тех, кто хотел видеть в императрице свою главную и единственную защиту. На самом деле Екатерина Великая вообще не рассматривала крестьянских жалоб, считая ниже своего царского достоинства брать в руки бумаги, составленные чиновником ниже статуса тайного советника. И уж тем более не принимала у себя во дворце никаких мужиков. Пройдет еще сорок лет, прежде чем преемник Екатерины, Павел Первый, с целью показать простому народу, что о нем заботятся, повелит укрепить на стене Зимнего дворца специальный ящик для доносов «всех лиц, без разбора звания».

А сейчас миссия, которую взяли на себя Ермолай Ильин и Савелий Мартынов, была практически невыполнима.

Но мужики, раскрасневшиеся от водки, ослабив ворота рубах так, что у обоих на загорелых шеях стали видны подвешенные на пеньковых веревках большие медные кресты, спорили с друг другом сиплыми голосами – и, как это нередко бывает в хмельных спорах, спорили об одном и том же.

– Кабы мы не в Питер к императрице, а на Дон, в тамошние степя… там много наших беглых осело.

– Осело тех, кого поймать не могли. А кого споймали, знаешь…

– Вот то-то и оно.

– На Дону-то все сплошь разбойники.

– И то. А душегубства я не желаю. На мне вона крест.

– А на мне, чай, и креста нет? Я чай, мы с тобой и беглыми стали, чтобы супротив, значит, душегубства.