Женский бином Ньютона, если n стремиться к бесконечности (СИ)

- Надо было, сказать ей, что я вернулся. Скорей всего, рванула к "мамочке" или "сестренке". Взрослая женщина, а боится находиться одна, как первоклашка!

Он не понимал, как это можно бояться чего-нибудь дома. Но за двадцать пять лет их знакомства успел привыкнуть к этим странностям. Стоило ему уехать, как она тут же забирала детей и отправлялась ночевать к матери. Сейчас дети выросли и с огромным удовольствием остаются одни, а вот их "мамуля" по-прежнему предпочитает компанию. При мысли о детях он почувствовал, как теплая волна прошла по всему телу. Он скучал без них. Учеба вдали от дома раздражала его, но он всегда сдерживал эмоции, понимая, что не может диктовать им свои условия. Дочь звонила каждый день, рассказывала обо всем, щебетала ласково и нежно. Сын был более сдержан, но родителей не забывал, особенно мать. С ней они болтали часами, а ему она передавала разговор в двух словах.

Он допил стакан и снова наполнил его до краев.

-Неужели она не чувствует, как я ее жду, как она нужна мне! Как она посмела забыть о сегодняшнем дне?

Мужчина распалялся все больше и больше! В какой-то момент он решил позвонить теще и заставить ее отправить дочь домой. Но в последний миг одумался. Было два часа ночи, и беспокоить людей в это время совесть ему не позволяла. Он не стал стелить постель, улегся в гостиной, укрывшись пледом и представляя, ласковые руки жены на груди, ее сладостный шепот, нежное прикосновение губ за ушком. Злость ушла, и он забылся беспокойным сном.

Глава 1.

Утро для Андрея Львовича началось как обычно, с минимального набора физических упражнений и холодного душа. Необычным было только время, когда он решился освободить диван. Часы показывали десять часов, вместо обычных семи. "Ничего себе разоспался"- удивленно подумал он: " Хорошо, что сегодня выходной, и я никуда не опаздываю".

Уже стоя под жалящими водяными струями, мужчина вспомнил вчерашний вечер и ощутил легкое беспокойство, захотелось срочно увидеть жену. Желание было настолько сильным, что он испытал почти физическую боль где-то в горле, чуть не задохнувшись от накатившей волны отчаяния. Он сумел подавить это чувство, почти спокойно заправил кофе машину и включил телевизор. Он не был телевизионным фанатом, редко что привлекало его внимание в "ящике", но кофеек под "Новости" давно стал ритуалом в их семье. Андрей Львович поднес к губам маленькую турецкую чашечку с ароматным напитком, когда его взору предстала страшная картина. Искореженная грязная "Хонда" валялась на боку посреди черного поля, внося диссонанс в общую картину весенней пасторали. Множество огромных рулонов высохшей скошенной травы веселыми желтыми пятнами расцвечивали землю, не хватало только миленьких пастушек в красивых фартучках, или пастушков с маленькими дудочками, но то что они где-то здесь, отдыхают в тенечке не вызывало никаких сомнений. Мужчина даже начал гадать, за каким именно стожком они притаились. Это медленное созерцание безмятежного покоя давало ему передышку, маленькую возможность отодвинуть, вернее не замечать той беды, которая навалилась на него с экрана. Он пытался понять, причину внезапного ужаса и вернулся взглядом к обгоревшему автомобилю. С пустыми проемами вместо окон, деформированным ободранным кузовом, машина выглядела страшно, безлико, и только задний номерной знак сиял невероятной белизной, как будто его только что промыли с мылом. Черные буквы и цифры врезались в сознание с бешеным стуком сердца: "Этого не может быть, этого не может быть никогда...".

Усилием воли, он заставил сердце сбавить обороты и выровнял дыхание. Через минуту он уже мог слышать голос диктора, а еще через минуту это был уже совсем другой человек, спокойный, уверенный и главное, знающий, что делать дальше.

"Слава, Богу! Она жива! В тяжелом состоянии, но жива! Теперь необходимо выяснить, в какой она больнице и по возможности перевести в свою клинику.

Телефон. Где телефон?"

Трубка нашлась под диваном с отключенным звуком и двадцатью пропущенными вызовами. Не успел он взять мобильник в руки, как тот снова ожил, высветив на экране незнакомый номер.

- Андрей Львович, это Ирина, Ирина Синицына, я у Вас стажировалась год назад, помните?

- Помню, конечно. У Вас что-то случилось? Если не срочно, я Вам перезвоню.

- Андрей Львович, у нас в больнице Ваша жена! Я три часа пытаюсь Вам дозвониться!

Такая страшная авария! Ужас!

- Ирина, возьмите себя в руки и просто отвечайте на мои вопросы. Где больница? Что с моей женой?

- У нее очень тяжелые травмы, ее прооперировали, оперировал сам Вяземьский. Прогнозов он не делает, но одно то, что он согласился на операцию, говорит о многом. Шансы есть, но...

- Спасибо, Ирочка. Через час я буду.

Дальше все происходило как будто не с ним, как будто он сам наблюдал за собой со стороны, как будто кто-то вытащил душу из тела, и тело начало самостоятельную жизнь без чувств и эмоций.

Путь в несколько десятков километров пролетел незаметно, дороги оказались не слишком загружены, поскольку желающих посетить морское побережье в это время года немного, а ремонтные работы, являющиеся основной причиной огромных пробок, неожиданно закончились. В общем, не прошло и часа, как Андрей Львович уверенным шагом переступил порог небольшой районной больницы. Он бывал здесь и раньше, ведь именно в этих стенах творил чудеса знаменитый Вяземский, с которым их связывали давние отношения. Они познакомились в одном и военных госпиталей Афганистана: Андрей Вяземский - уже опытный знаменитый в медицинских кругах хирург, неизвестно каким ветром занесенный в беспокойный горный край и Андрей Горенский вчерашний интерн, решивший начать свою трудовую деятельность подальше от дома. О причинах своего "безрассудного", по мнению многочисленных родственников, поступка говорить он не любил, возможно, потому что его смелость объяснялась не столько высоконравственной гражданской позицией и чувством глубокого патриотизма, сколько банальным желанием вырваться из-под назойливой опеки тех самых родственников, которые в большинстве своем были медицинскими работниками и подготовили к его распределению несколько очень заманчивых предложений, вернее, "тепленьких местечек". Нежелание бежать в семейной упряжке, да еще в глубокой колее, явилось решающим. Правда была еще одна причина: ему хотелось доказать этой девчонке, свою исключительность, выглядеть в ее глазах героем, но в этом он не смел признаться даже себе. В общем, никто и охнуть не успел, как он оказался на Востоке, сначала в военно-полевом госпитале, а потом в Кабуле.

Именно здесь, в небольших операционных, рядом со старшим товарищем, щедро делившимся с ним опытом, знаниями, милосердием он стал настоящим хирургом с "золотыми руками". После возвращения в Союз их пути разошлись, а потом оказалось, что они работают всего в ста километрах друг от друга. Отношения возобновились, но никогда не выходили за границы больниц и клиник. Семьями они не дружили, да и семьи у Вяземского не было. Зато периодически прибегали к помощи друг друга и снова становились у одного стола.

Пересекая крохотный вестибюль, в котором сегодня было удивительно многолюдно, он привычно кивнул дежурной сестре, отметив про себя странное выражение ее лица, смесь недоумения и сочувствия. Разбираться в чужом настроении у него не было никакого желания, он стремительно поднялся по лестнице и вошел в ординаторскую.

- Добрый день, Андрей Сергеевич! Как она?

- Здравствуй, Андрей. Мы сделали все, что могли. У нее сильное сотрясение, большая гематома, которую я убрал, надеюсь, успели во время, но сейчас рано что-либо говорить. Пока она в коме. Никаких переломов нет, только очень глубокие ссадины и порезы, пришлось наложить множество швов. Внутренние органы не задеты, что странно, учитывая, как она вылетала через лобовое стекло. Говорят, стожок значительно смягчил падение. Спасибо "Васе", что не вывез вчера траву с поля.