Первенец

Меньшая девочка называлась Глорией. Ее ножки сгодились бы на то, чтобы она с удобствами гарцевала на школьном глобусе, и в свои три года она говорила не лучше первобытного человека. Между тем мать с сестрой не только понимали Глорию, но даже считали ее гугуканье и булькание признаком высокой музыкальной одаренности. Завывала Глория, пропагандируя свой вокал, часто, даже слишком. Кончив петь, она с жалобным плачем ковыляла на рахитичных ножках к столу, выпрашивая кусочек хлеба, а когда ей давали, успокаивалась, но тут, собственно, и начинались главные похождения этой юной жизни. Неподвижно стоя и поедая добытый пением хлебец, девочка в то же время справляла малую нужду. И всякий раз лужица напускалась не там, где это было приемлемо даже по весьма скромным представлениям Фенечки Александровны о гигиене.

Глория заблаговременно поднимала вой, зная, что сейчас мать разразится ругательствами и погонит ее за половой тряпкой. Так оно и выходило. Вооружившись тряпкой, крошка ползала на коленках вокруг лужицы, и тут уже ее вечно голый зад выдавал намерение не отстать от передка и цедил какую-то прямо-таки ветхозаветную гадость. Тогда мать хваталась за голову, не зная, как еще выразить отчаяние и усталость, и все приходили к единодушному выводу, что продолжать уборку - занятие бессмысленное, нудное и бесплодное.

Поскольку питание и переработка пищи были постоянной заботой Глории, но не всегда старшие снисходили до ее голодных заклинаний, время от времени она обращалась словно бы к крестьянскому труду, собирая с пола урожай крошек. Большим счастьем для нее было обнаружить где-нибудь в углу заплесневелую корочку хлеба и мгновенно отправить в рот. Я не испытывал к ней жалости. Напротив, я испытывал к ней жгучую, невероятную ненависть. Не берусь и объяснить, как и за что я в такой немыслимой степени возненавидел создание, которое в действительности заслуживало только жалости.

Однажды Фенечка Александровна вызвалась устроить мне встречу с таинственным и необъяснимым, для чего я должен был выпить приготовленное ею зелье и начать длительное голодание. Подозревая, что в случае отказа женщина все равно обречет меня на голод, я согласился и только спросил, испытывала ли она предлагаемый метод на себе. Фенечка Александровна, восторженно хмыкнув от нахлынувших воспоминаний, заявила:

- На седьмой день я встретилась с тем, кто с той поры мой неизменный поводырь. Возможно, ты ничего не увидишь и никого не встретишь, Нестор, но!.. ты обязательно испытаешь какое-нибудь сильнейшей чувство, ощущение, какой-нибудь страх или восторг... На седьмой день ты достигнешь гениальности, а тебе, как писателю, это совсем не повредит.

Я вспомнил, как сидел дома, под крылом у Агаты, и писал книжки. Мне было хорошо. А теперь все это рухнуло. Теперь я именно что седьмой день сидел по уши в дерьме. Не пора ли начинать жизнь заново?

Я выпил зелье и приступил к голоданию. Истощенный, я ждал обещанного дня откровений, который мог, однако, стать и днем страшного риска, когда я, вместо райских кущей высокой духовности, окажусь на краю могилы или, что отнюдь не лучше, в объятиях предприимчивой Фенечки Александровны.

Вскоре у меня пропало желание думать о литературе, мой разум заволокла пелена отупения. Большую часть дня я проводил на подстилке, созерцая потолок. Не вымышленная, не фантастическая, а просто собачья жизнь. Моя наставница наведывалась каждый день, усаживалась на пол и смотрела на меня своими глазами просветленной мученицы. Я молчал и ответно смотрел на нее.

Она верила в серьезность моих мучений, сочувствовала, считалась с моим скорбным молчанием, однако она предлагала одно - потерпеть - и ни разу не высказала предположение, что мне, может быть, следует прекратить этот безрассудный и невеселый опыт. Не исключено, она даже думала, что я уже вполне отдался ей во власть, нахожусь под таким влиянием и очарованием ее могучей личности, что вообще без раздумий исполню любое ее приказание. Мне же она за эти голодные и глупые дни ужасно опротивела.

Я снова и снова пил зелье, которое она мне подносила, хотя вначале речь шла как будто всего лишь об однократном приеме. Судя по всему, Фенечка Александровна решила усовершенствовать свой колдовской метод и провести испытание на мне, раз уж я подвернулся под горячую руку. Как-то, может быть как раз на седьмой день моей подопытности, ей понадобилось отлучиться. Перед уходом она подала мне чашку с горьким пойлом, и я безропотно выпил. Трудно описать состояние разлада с самим собой, с миром, с жизнью, в котором я пребывал. Это была такая муть! Тошнота спазмами билась в горле. Я закрывал глаза, надеясь уснуть, но сон не шел. Терзала мысль о еде, - а еще говорят, что голод особенно мучителен в первые дни. Чушь! Или у меня все не как у людей?

Уходящая Фенечка Александровна велела мне не скучать. Без нее-то? Я слабо засмеялся ей вдогонку. Она попросила меня хотя бы изредка заглядывать в комнату к девочкам, присматривать за ними. Я напомнил ей, что раньше она частенько оставляла своих детей без всякого присмотра. Фенечка Александровна признала мою правоту. Но не ее отлучки повинны в преждевременной кончине многих ее чад, она ли не печется, она ли не лезет из кожи вон, чтобы им жилось хорошо и беззаботно? Просто Всевышнему было угодно призвать ее деточек. И им, ушедшим, теперь хорошо. Они в раю. Фенечка Александровна ушла.

Что-то мрачное и непостижимое, что магнитом притягивало меня к дому еще в те времена, когда я смотрел на него со стороны, и с чем я едва ли не смирился, живя внутри, сейчас вдруг легло на меня, мягко и неумолимо вдавливая в стену.

И вот, сквозь эту ли стену или обычным путем, уж не знаю как, но я внезапно проник в комнату к проклятым девчонкам, доверенным моей опеке. Старшая сестра, Роза, тотчас нагло потребовала у меня подтверждений, что я безоговорочно признаю ее превосходство над всем сущим. Этот дикий ребенок не играл по мелочам, масштабами мыслил глобальными. Я пригрозил ей взбучкой, если она не заткнется, и девочка разразилась безутешными рыданиями. Как мне вести себя? Я возник в центре комнаты и поднял руку к давно угасшей лампочке, чтобы произнести что-нибудь назидательное, но в эту минуту подумал: разве это орущее и топочущее ногами в пол существо ребенок?