Казнь на Вестминстерском мосту

Питт не счел нужным поправить его. Он знал, что Роулинс не хотел его оскорбить, просто с перепуга позабыл о таких мелочах, как звание.

— Благодарю вас. Если вы вспомните что-то еще, меня всегда можно найти в участке на Боу-стрит. А теперь будет лучше, если вы пойдете домой, выпьете чашку горячего чая и ляжете спать.

— Да-да, я так и сделаю. Спокойной ночи… гм… спокойной ночи! — Он быстрым, но нетвердым шагом пошел по Вестминстерскому мосту, от одного островка света к другому, и скоро скрылся за зданиями.

Питт опять пересек проезжую часть и вернулся к Драммонду. Тот с надеждой посмотрел на него, но увидел, что надеяться не на что.

— Значит, ничего нового, — уныло произнес шеф. — Все идет к тому, что это политическое дело. Завтра утром мы поставим людей на работу с тайными обществами, хотя и так делаем все возможное. У нас нет ни единой улики, чтобы кого-нибудь связать с этим делом. Господи, Питт, я надеюсь, что это не маньяк.

— Я тоже, — сказал Томас. — Потому что тогда нам придется удвоить количество дежурных полицейских и рассчитывать на то, что удастся поймать его, когда он будет совершать новое убийство. — Он произнес это с отчаянием в голосе, однако знал: если это действительно маньяк, от них мало что зависит. — Впрочем, есть и другие версии.

— Кто-то перепутал жертвы? — задумчиво проговорил Драммонд. — Целились в Этериджа, а по ошибке убили Гамильтона? Между фонарями довольно темно, и если в момент нападения он был спиной к свету, а его лицо скрывалось в тени, их вполне могли перепутать — ведь они очень похожи, и волосы одинакового цвета. Напуганный или разъяренный человек… — Он не закончил, его мысль и так была понятна.

— Или второе преступление было скопировано с первого. — Питт сомневался в том, что сказал шеф. — Иногда такое происходит, особенно если преступление получает широкую огласку, как в случае с Гамильтоном. А может быть и так, что из двух преступлений значение имеет только одно и нам предлагают поверить в то, что это дело рук анархистов или маньяка, хотя в действительности одно хладнокровное убийство имело целью замаскировать другое.

— И кто же из них главная жертва — Гамильтон или Этеридж? — Драммонд едва держался на ногах от усталости; за последнюю неделю он почти не спал, и сейчас его охватывал ледяной ужас при мысли, что в расследовании нет никакого просвета, что впереди простирается сплошная тьма.

— Пойду-ка я сообщу вдове, — ежась, сказал Томас. Ночной холод, казалось, пробирался не только под одежду, но и под кожу, до самых костей.

— Номер три по Пэрис-роуд, рядом с Ламбет-Пэлэс-роуд.

— Пройдусь пешком.

— Есть же кэб, — сказал Драммонд.

— Нет, лучше пешком. — Томасу было нужно время, чтобы подумать, подготовиться. Он решительно пошел прочь, размахивая руками, чтобы согреться, и придумывая, какими словами сообщить семье о постигшем ее несчастье.

Инспектор почти пять минут стучал и ждал на крыльце, прежде чем лакей зажег свет в холле и открыл дверь.

— Инспектор Томас Питт, участок на Боу-стрит, — тихо представился Питт. — Сожалею, но у меня печальная весть для близких мистера Этериджа. Могу я войти?

— Да-да, сэр. — Лакей отступил в сторону и открыл дверь шире. Просторный холл был отделан дубовыми панелями. В слабом свете одинокой лампы виднелись очертания портретов и венецианский пейзаж в голубоватых тонах. Роскошная лестница, изгибаясь, поднималась к галерее, где желтоватый свет лампы тоже разгонял царившую вокруг темноту.

— Случилось несчастье, сэр? — обеспокоенно спросил лакей, с сомнением глядя на гостя. — Мистер Этеридж заболел?

— Нет, боюсь, он мертв. Его убили, точно таким же способом, как сэра Локвуда Гамильтона.

— О, боже ж ты мой! — Лакей побелел как полотно, и от этого веснушки у него на носу стали только ярче. На мгновение Питт испугался, что тот упадет в обморок. Он вытянул руку, и этот жест, видимо, привел парня — на вид ему было не больше двадцати — в чувство.

— У вас есть дворецкий? — спросил Питт. Недопустимо, чтобы этот юноша в одиночестве нес бремя такой вести.

— Да, сэр.

— Может, прежде чем мы отправимся к миссис Этеридж, ты разбудишь его и камеристку госпожи?

— К миссис Этеридж? Но у нас нет миссис Этеридж, сэр. Он… он вдовец. Уже давно, до того как я поступил сюда. Есть только мисс Хелен, его дочка, — то есть миссис Карфакс — и мистер Карфакс.

— Тогда зови всех: дворецкого, камеристку и мистера и миссис Карфакс. Сожалею, но мне нужно переговорить со всеми.

Питта проводили в малую гостиную, строгую комнату в темно-зеленых тонах. В хрустальной вазе от «Лалик» стояли ранние весенние цветы, на стенах висели картины, и как минимум одна из них — Питт это точно знал — была подлинником Франческо Гуарди. [12] Убитый Вивиан Этеридж обладал не только тонким вкусом, но и большими деньгами, которые позволяли ему удовлетворять любовь к прекрасному.

Прошло почти пятнадцать минут, прежде чем в комнату вошли Джеймс и Хелен Карфакс, бледные, в халатах поверх ночных сорочек. Дочери Этериджа было около тридцати, она унаследовала от отца аристократический овал лица и красиво изогнутые брови, однако форма ее рта была мягче, а изящная линия скул и шеи если не делала ее красавицей, то говорила о богатом воображении и, возможно, чувственности, которая не проявлялась во внешности ее отца. Цвет ее густых волос был обычным, без какого-либо глубокого оттенка; разбуженная среди ночи и сраженная обрушившимся на нее известием, она была бледной и вялой.

Джеймс Карфакс, стройный и худощавый, был значительно выше жены. Роскошная темная шевелюра подчеркивала красивый разрез широко поставленных глаз. Он мог бы считаться красивым, если бы в его облике было больше силы и меньше мягкости. Его рот отличала удивительная подвижность: губы были готовы в любую минуту раздвинуться в улыбке или скривиться в недовольной гримасе. Он обнимал жену за плечи и с ожесточением смотрел на Питта.

— Я искренне сожалею, миссис Карфакс, — заговорил Томас. — Надеюсь, вас немного утешит тот факт, что ваш отец умер сразу и, судя по спокойному выражению на его лице, не успел ни испугаться, ни почувствовать боль.

— Спасибо, — с трудом произнесла она.

— Возможно, вам стоило бы присесть и велеть камеристке принести вам что-нибудь укрепляющее? — предложил Питт.

— В этом нет надобности, — отрезал Джеймс Карфакс. — Теперь, когда вы сообщили нам эту весть, моя жена удалится в свою комнату.

— Если желаете, чтобы я вернулся завтра утром, — сказал Томас, глядя не на Джеймса, а на Хелен, — я так и сделаю. Однако чем скорее вы дадите нам все возможные сведения, тем больше будет вероятность того, что мы арестуем виновного в этом страшном преступлении.

— Чушь! — возмущенно воскликнул Джеймс. — Нам нечего рассказать вам! Совершенно очевидно, что тот, кто убил сэра Локвуда Гамильтона, все еще на свободе и убийство моего тестя — его рук дело. Вам следовало бы поохотиться за ним — или за ними — на улицах. Это либо маньяк, либо заговор анархистов. Так или иначе, в этом доме вы не получите ничего, что могло бы дать вам направление в расследовании!

Питт привык общаться с шокированными родственниками и знал, что иногда первый приступ скорби выливается в гнев. Очень многие борются с болью, подавляя ее какой-нибудь бурной эмоцией. Чаще всего — желанием обвинить в случившемся кого-то еще.

— Как бы то ни было, я обязан спросить, — не отступал инспектор. — Возможно ли, что преступником двигали личные мотивы, что нападавшего вела политическая вражда…

— Против обоих, сэра Локвуда и моего тестя? — Темные брови Джеймса взлетели вверх, а в его голосе прозвучало сомнение, смешанное с сарказмом.

— Я должен вести расследование, сэр. — Питт твердо выдержал его взгляд. — Я не вправе заранее решать, каким должен быть исход. Иногда убийца просто копирует преступление в надежде, что в обоих случаях обвинят того, кто совершил первое.