Казнь на Вестминстерском мосту

— Замечательно, — закивала бабушка. — Каждая молодая женщина должна рано или поздно там побывать, лучше рано. Воспитательное влияние, хотя от него сейчас все отмахиваются. Нужно знать, что представляют собою иностранцы, но никогда не подражать им.

— Да, бабушка, — рассеянно согласилась Шарлотта.

— Тебе-то откуда это знать! — продолжала пожилая дама. — Вряд ли ты когда-либо видела Кале, не говоря уже о Венеции или Риме!

Это было правдой, и у Шарлотты не хватило духу возразить.

— Я с самого начала тебе об этом говорила, — мстительно добавила бабушка. — Но ты не хотела меня слушать. Никогда не слушала, даже когда была ребенком. Что ж, ты сделала свой выбор и теперь должна жить с ним.

Шарлотта встала и пошла к Эмили. Торжественная часть празднества уже закончилась, и новобрачные готовились к отъезду. Сестра выглядела такой счастливой, что у Шарлотты от полноты чувств на глаза навернулись слезы. Она одновременно испытывала и радость за Эмили, и облегчение от того, что все тени сгинули в прошлое вместе со скорбью и трауром, с ужасом, порожденным подозрениями, и надежду на долгие годы безмятежного благополучия, и зависть, что Эмили предстоит веселое приключение, что она побывает в новых местах и будет жить в роскоши и великолепии.

Шарлотта крепко обняла сестру.

— Пиши мне. Рассказывай обо всем, что увидишь: о зданиях, о картинах, о каналах Венеции. Рассказывай о людях, о всяких: забавных, приятных или необычных. Рассказывай о моде и о блюдах, о погоде — обо всем!

— Обязательно! Я буду писать по письму каждый день, а отправлять, когда представится возможность, — пообещала Эмили, сжимая Шарлотту в объятиях. — Пока меня не будет, постарайся не ввязаться в какую-нибудь авантюру, а если все же ввяжешься, будь осторожна! — Она еще крепче стиснула сестру. — Я люблю тебя, Шарлотта. Спасибо, что всегда была со мной, с самого детства. — И она рука об руку с Джеком пошла к выходу, улыбаясь всем на своем пути. Ее глаза блестели от слез.

Миновало несколько дней. Питт изучал версии, расследуя убийство сэра Локвуда Гамильтона. Все, что имело отношение к его бизнесу, было подробно исследовано, но книги, отражавшие сделки, которые проводила фирма на покупке и продаже недвижимости, показали не больше, чем при первом рассмотрении. В них не было ничего необычного: ни недобросовестного приобретения посредством давления на продавца, ни попытки воспользоваться его бедственным положением, ни продаж с завышенной прибылью. Все выглядело именно так, как говорил Чарльз Вердан: бизнес, от которого Гамильтон получал некоторую долю от прибыли — правда, небольшую, соразмерную его участию — и которым занимался главным образом сам Вердан, причем исключительно по той причине, что это доставляло ему удовольствие.

Бизнес в Бирмингеме, от которого Гамильтон получал своей основной доход, тоже оказался ничем не примечательным; как выяснилось, сэр Локвуд просто унаследовал акции компании.

Барклай Гамильтон владел очень симпатичным Домиком в Челси и имел репутацию тихого, немного меланхоличного, но чрезвычайно респектабельного джентльмена. Никто не сказал о нем ни единого плохого слова. Его финансовые дела тоже были в идеальном порядке. Он считался весьма достойным молодым человеком, на которого имели виды многие юные барышни из хороших семей; правда, все их усилия оказывались тщетными. Однако и здесь не было сказано ничего, даже шепотом, что порочило бы его.

Холодное дыхание скандала так и не коснулось Аметист Гамильтон. Не будучи расточительной, она не тратила баснословные суммы на наряды или украшения, вела дом умело, но без роскошества, всегда горячо отстаивала интересы мужа. У нее было много друзей, однако она не приближала их к себе настолько, чтобы вызвать критические замечания, которые Питт мог бы счесть достойными изучения.

Более тщательное исследование политической карьеры Гамильтона — Томас провел много часов, читая и перечитывая доклад на эту тему, — не выявило несправедливостей, которые могли бы спровоцировать убийство. Возможно, он и был объектом зависти, возможно, кто-то и считал, что он не заслужил свалившиеся на него милости, — но в этом не было ничего необычного; то же самое можно было бы сказать про сотню других политических деятелей. Выходило, что ни по одному вопросу Гамильтон не занимал какую-то особую позицию, такую, которая могла бы выделить его из большинства и превратить в объект ненависти или недовольства. Он был знающим человеком, располагающим и уважаемым, однако у него отсутствовали те качества, что превращают обычного политика в крупную политическую фигуру, вокруг которой бушуют страсти.

Мика Драммонд мобилизовал весь свободный личный состав на сбор сведений обо всех известных бандах анархистов или псевдореволюционеров, которые могли бы воспользоваться убийством для содействия своей борьбе. Он переговорил со старшими офицерами многих полицейских участков Лондона и даже с сотрудниками министерства иностранных дел, дабы выяснить, известно ли им о существовании какого-либо государства или силы, которая могла бы быть заинтересована в смерти депутата парламента. Все, что он смог собрать, Драммонд передал Питту и посоветовал тому, используя собственные источники в преступном мире и примыкающих к нему движениях, выяснить, нет ли каких-нибудь слухов.

Томас прочитал отчеты и три четверти из них выбросил в мусор. Констебли делали свою работу тщательно, и их собственные осведомители из кожи вон лезли, чтобы раздобыть полезные сведения. Из последней четверти он отобрал несколько, где содержались сведения, собранные теми скупщиками краденого, мелкими ворами или гастролерами-фальшивомонетчиками, которые были перед ним в долгу или стремились заслужить поблажки.

Инспектор снял свою одежду и замечательные ботинки, подаренные Эмили, и влез в грязные бесформенные штаны и старую куртку. В таком наряде он мог свободно разгуливать по беднейшим кварталам города, появляться в притонах, славящихся суровыми нравами доках Ист-Энда или в публичных домах. Затем вышел на улицу, взял кэб и проехал две мили на восток почти до Уайтчэпел-роуд.

За следующие три часа он успел переговорить с полудюжиной мелких преступников, продвигаясь сначала все дальше на восток к Майл-Энду, а потом на юг к реке и Уаппингу. В публичном доме, стоящем у самой воды, он перекусил сэндвичем, выпил стакан крепкого сидра и двинулся дальше, в расположенный недалеко от Лаймхаус-Рич район трущоб, в лабиринт узких зловонных улочек, где слышался плеск и ощущался сильный запах речной воды. Наконец, ближе к вечеру, у него было достаточно сведений, чтобы обменять их на то, ради чего он все это затеял.

Питт нашел нужного человека в жалкой развалюхе с покосившимся крыльцом, которое за долгие годы почти сгнило от влаги в тысяче ярдах от опор, на которых держался пирс. Когда-то к этим опорам привязывали пиратов, а потом ждали, когда начнется прилив, и те утонут в приливной воде.

Поднявшись по ступеням, Томас постучал в покосившуюся дверь. Через несколько минут дверь со скрипом приоткрылась, и раздалось глухое рычание, в котором явственно слышалась угроза, — собака готова была броситься в любое мгновение, если ей что-то не понравится. Питт опустил взгляд и увидел голову зверюги, белое пятно в полумраке, нечто среднее между бультерьером и сеттером, с мордой, очень похожей на свиное рыло.

Дверь открылась чуть шире, и на крыльцо упал луч света от масляной лампы. В щели перед инспектором появился коренастый мужчина с бычьей шеей и светлыми жесткими волосами. Стрижка почти под ноль говорила о том, что он недавно вышел из тюрьмы. На красном лице светлые брови казались бесцветными, едва ли не прозрачными. Только когда мужчина полностью открыл дверь, Питт увидел, что одна его нога заканчивается у колена, а дальше идет деревяшка. Ему сразу стало ясно: этот тот, кого он искал.

— Дьякон Стаффорд? — спросил инспектор, косясь на собаку.

— Да, а ты хто? Чё те надо? Я тя не знаю. — Мужчина оглядел Питта с ног до головы, затем перевел взгляд на его руки. — Да ты ж фараон, эва!