Алая карта

Нужно немедленно развить преимущество — ради достижения цели можно сдобрить искренность капелькой лжи.

— Простите, моя дорогая! Ваша дружба очень важна для меня. Позвольте сделать признание… я уже несколько дней не чувствую себя несчастным — по очень глупой причине… Здесь никому не было до меня дела… а потом появились вы. Любой, даже самый маленький знак внимания способен привнести свет в жизнь человека моего возраста.

Она отвечает — не сразу, и ответ дается ей непросто:

— Я понимаю… Если бы вы только знали, как я вас понимаю! Вы очень точно подметили — насчет простого знака внимания…

Ее голос дрожит, она не может закончить. Резко встает, хватает сумочку и выбегает. Готов поклясться, что в лифте она плачет, и эта мысль доставляет мне удовольствие. Я «попался», но и сам не упустил добычу. Нам не нужны ни признания, ни прочая дребедень, которая обычно предшествует роману. Ах, Люсиль, как это чудесно, когда вам идет семьдесят шестой год! И как ты была права, избавившись от Жонкьера и одновременно избавив меня от моих фантазий! Смерть одного вдохнула жизнь в другого. Нам придется опасаться Рувра. И пусть мы можем себе позволить самую малость — несколько взглядов за столом, пару фраз под неусыпным оком Вильбера, одно-другое свидание в библиотеке или где-нибудь еще, — для нас все равно начинается новая жизнь. Я прощаю тебе все и сразу, дорогая Люсиль. Милая моя Люсиль. После стольких лет безнадежного воздержания я имею полное право упиваться словами, пьянеть от нежности! Да здравствует грядущая бессонная ночь. Я открыл выходящее в сад окно, и звезды остудили мой разгоряченный лоб.

09.00.

Я счастлив!

18.00.

Я счастлив!

22.00.

С чего начать? Мне так много нужно сказать, но я не тороплюсь и все хожу и хожу по комнате, не обращая внимания на пульсирующую боль в бедре. Мне трудно усидеть на месте. Я снова чувствую себя двадцатилетним и задыхаюсь от радости, восторга, возбуждения жизненных сил. Так дальше продолжаться не может — мой организм этого не выдержит. Я просто обязан соблюдать строгую писательскую дисциплину, рассказать обо всех событиях последовательно.

Первое воспоминание — самое волнующее. Я был в библиотеке. Ждал, снедаемый мучительным страхом, забыв о пятидесяти годах пустых забот, бессмысленных обязанностей, успеха, печалей и безропотного смирения. Она вошла. Остановилась, и мы посмотрели друг другу в глаза. О, что это был за взгляд! Никогда его не забуду. Я сделал два шага по направлению к ней, и все смешалось. Помню только, что обнимал Люсиль, зарывшись лицом в ее волосы, а она шептала срывающимся голосом:

— Ах, Мишель! Что с нами происходит?.. Что происходит?..

Воспоминание номер два — поцелуй. Оно и сейчас вызывает у меня растроганную улыбку. Этакий «подростковый» поцелуй — в висок, в щеку, благопристойный поцелуй, благоуханный, сулящий — потом, когда-нибудь — лобзание в губы.

— Я должна немедленно сесть, Мишель. Ноги меня не держат.

Я хватаю стул. Помогаю ей сесть.

— Закройте дверь, умоляю, — шепчет она. — Так мне будет спокойней.

Я дважды повернул ключ в замке и вернулся к ней. Мы чувствовали себя неловкими, нами овладела робость. Боялись заговорить, разрушить каким-нибудь словом то, что между нами родилось. Я пока не понимаю, что это за чувство, но оно огромное и хрупкое, полуулыбка-полуплач. Я сидел на краешке стола и обнимал ее за плечи. Нам требовался тактильный контакт, чтобы пережить несколько ближайших минут и плавно перейти от экзальтации к нежной дружбе, нам дано ощутить горячку страсти, но мы слишком стары, чтобы быть наивными. Некоторых жестов и слов следовало избегать. Требовалось изобрести своего рода очарованную улыбку. Она протянула ко мне руку.

— Мишель! Разве это возможно… Все случилось так быстро! Получается, мы оба были глубоко несчастны! Что вы обо мне подумаете?

Я сжал ей руку, чтобы успокоить, и прошептал в самое ушко:

— Не тревожься, моя милая Люсиль.

Обращение на «ты» поразило ее. Она откинула голову, чтобы видеть мое лицо. Я рассмеялся открытым, искренним смехом, желая прогнать все ее сомнения.

— Любовь — веселая тайна. Нужно принимать ее как дар и не терзаться пустыми сомнениями. Вас тревожат мысли о муже? Так давайте поговорим о нем. И уничтожим прошлое.

И вот, наконец, последнее воспоминание: разговор, который временами напоминал исповедь.

— Я выходила замуж дважды.

— И оба раза неудачно, не так ли?

— Да. Спасибо, что поняли. Моим первым мужем был… нет, вы не поверите…

— Ошибаетесь. Это был Робер Жонкьер.

— Вы дьявол! — восклицает она.

— Дьявол, — весело соглашаюсь я, — дьявол, заглянувший в «Кто есть кто». Продолжайте, прошу вас.

— Робер… Вы успели узнать его… Я жестоко ошиблась, выйдя замуж за этого человека.

— Вы его любили?

— Конечно, любила… Но чувство быстро прошло. Потом началась война, и появился повод для развода. Робер не упустил возможности нажить деньги, торгуя на черном рынке. Он спекулировал зерном и действовал очень ловко, умел угодить всем. Я была в курсе и после освобождения предложила ему сделку: или ты соглашаешься на мои условия, или я на тебя доношу.

— Вы бы это сделали?

— Без колебаний. У меня не такой уж и покладистый характер.

— Я это запомню.

— Не беспокойтесь, Мишель, вам я доверяю! Нас развели, и он взял вину на себя, хотя после суда посмел мне угрожать. Знаете, как это бывает: «Ты еще обо мне услышишь! Я не забуду и не прощу!..» — и много разных других слов. Мы совершенно потеряли друг друга из виду, и через несколько лет, в доме моих друзей, я познакомилась с Ксавье.

— И влюбились с первого взгляда? — натужно пошутил я.

— Нет, все было совсем не так. Ксавье хотел на мне жениться, был очень настойчив, и я уступила, хоть и не сразу. Он оказался ужасно ревнивым и очень скоро сделал мою жизнь невыносимой. В суде Ксавье часто выносил обвинительные приговоры ревнивцам, но сам был куда хуже тех, кого отправлял в тюрьму.

— Бедная вы моя… Он знал о Жонкьере?

— Естественно. Я ничего от него не скрыла, и Робера он ненавидел особенно сильно. Сами понимаете, что я испытала, встретившись в «Гибискусе» с бывшим мужем.

— Вы ничем себя не выдали.

— Я сдержалась, но чувствовала себя просто ужасно. Сначала у меня теплилась надежда, что Робер перестал питать ко мне жгучую злобу, ведь прошло так много лет! Увы, я ошибалась. Он подкараулил меня в парке и устроил отвратительную сцену, заявил, что желает встретиться с Ксавье.

— Но зачем?

— Я даже вообразить себе этого не могу, но он поставил меня в чудовищное положение! Все это так мучительно, Мишель, давайте сменим тему! Я не хочу омрачать паше общение.

Она вдруг откинулась назад, ее лицо оказалось совсем близко, мы поцеловались, но носы так нам мешали, что это вызвало дружный веселый смех.

— Боже, до чего мы неловкие! — сказал я. — Вот что значит отсутствие практики. Ничего, все получится, давайте повторим.

На сей раз все действительно получилось, и второй поцелуй вышел потрясающим. Еще месяц назад я посмеялся бы над собой, вообразив — только вообразив! — подобную сцену. Скажу больше: я бы назвал себя старым дураком, но теперь крепость пала. Да, я выставлял Рувра тираном, ронял собственное достоинство, вел себя как неразумный мальчишка, но мне было плевать. Я ощущал внутри себя токи жизни. Был первым мужчиной на Земле, обнимающим первую женщину. Люсиль отодвинулась, взглянула на часы и ойкнула.

— Боже, уже двадцать минут четвертого! Я должна бежать. Прогоните меня, Мишель, сама я не уйду.

Я держал зеркало, пока она подкрашивала губы и пудрила носик, как сделала бы в спальне, наедине с любовником, а потом стерла остатки помады с моего лица.

— Завтра, здесь же, — сказал я.

— Постараюсь, но ничего не обещаю. Вы же знаете, я от себя не завишу.