Сцены из лагерной жизни

Человек

Микуньская ИТК. Начальник второго отряда в прошлом музыкант. Тридцать пять лет, семья, одесская консерватория, и вот Коми, лагерь строгого режима. Почему в зоне? Увы, никаких слухов. Мягкий, добрый, интеллигентный и умный человек, глаза евангелиста, красив какой-то девичьей красотой, не хватает лишь румянца. Зеки быстро «выкупают» телка и начинают хаметь от вольного. «Оказывается, он и гаркнуть не способен! Умора!»

Старые каторжане вразумляют молодых: «Чё наглеете, волки! Завтра удава дадут, взвоете белугой. Подумайте о других-то…»

Кое-как порядок поддерживается. Со временем все начинают откровенно восхищаться отрядником: «Человек!», «Умен!», «Он как икона среди дичи», «Сожрут в два счёта…»

Через три месяца у отрядника возникает серьезный конфликт с самим хозяином. Хлеб по весу не соответствует норме. Хлеборез считает каждую булку за килограмм, в то время когда в ней восемьсот пятьдесят — девятьсот. Отрядник заметил и доказал это, хотя никто и не жаловался. Получил жесткий нагоняй — «Не твое дело, не лезь!» Он не понимает и едёт в управление искать правды. Больше мы его не видели.

Жив ли ты, одесский музыкант? По-прежнему ли у тебя такие же чистые глаза? В каком ты звании, лейтенант семьдесят пятого года? Я забыл твои имя и фамилию, но хорошо помню твои глаза…

Диета

Новочеркасская крытая тюрьма, семьдесят восьмой год.

Толька Стеблов (кличка Мичурин) вот уже несколько месяцев добивается диетического питания, которое ему положено по закону. Он очень худ, переболел многими болезнями, держится на одном духе. Дожимает тринадцать лет. Врач обещает перевести, но пока Толя по-прежнему ест баланду. Врач царь и бог, ругаться с ним — ни-ни, отразится на всех, сам потом умолять будешь. Но сил нет, и надо что-то делать.

Толя записывается на приём, и в один из дней его выводят из камеры. Сзади идёт контролёр, они спускаются на первый этаж, проходят мимо других контролеров и приближаются к кабинету. Толя — первым, за ним — охранник.

Врач, сорокалетний холеный мужчина, сидит за столом и что-то пишет. На руках поблескивают массивные золотые перстни. Он, как и все остальные сотрудники тюрьмы, кое-что имеет — как с «крытников», так и с их родственников. Главное — чтобы были два-три человека из зеков «при делах», лучше всего кавказцы. За год ГАЗ-24 обеспечен. А услуг то — раз в месяц принести деньги или наркотики. Пачкаться чаем, продуктами и водкой такая «акула» не станет — мелко. Конспирация отточена, мозг схватывает любое движение «против ветра», «кум» — в доле, девяносто девять процентов гарантии, что еще нужно?

— Ну что, Стеблов, что?! — с любопытством и даже ере сом смотрит врач на Мичурина. — Опять диета?

Мичурин молча кивает головой.

— Я же тебе сказал, ты не один, знаю. Жди. На вот таблеток, не умрёшь…

— Доктор!!! У меня же операция на желудке стрёмная была, семь месяцев жду уже, я ведь тринадцать добиваю, не дотяну! Клянусь, еле хожу, свободы не иметь! — Толя вкладывает в слова всю свою иссякшую душу.

Охранник безразлично стоит у двери…

— Всё, Стеблов, всё, — машет врач рукой.

— Погоди, доктор, погоди! — Мичурин чуть ли не скулит. — Ты только посмотри, какой у меня шрамина на животе! Все распахали, все! Дыбани хоть, дыбани!

Он быстро задирает рубаху и майку:

— Во!

Доктор замолкает и с минуту смотрит на Толькин живот. Из штанов лезвием вверх торчит здоровенный нож.

Охранник ни о чём не догадывается.

— Еле хожу, еле хожу, доктор! — Толя умоляюще-внушительными глазами смотрит на врача в упор.

Секунды превращаются в вечность, нервы у обоих напряжены. Доктор высчитывает возможные Толины действия в случае отказа: пырнёт или игра?.. Толя видит его высчет и пытается изо всех сил доказать, что это не игра, что это край, пропасть, гибель. Страшно представить, что с ним сделают, если врач закричит. Дуэль глазами.

Врач наконец прерывает молчание:

— Надо было сразу сказать, что после операции. М-да. С завтрашнего дня — диета.

Он что-то пишет на бумажке. Толя опускает рубаху и искренне благодарит врача, на лбу которого блестят капельки холодного пота.

Шестой

Юра Дахин — злостный нарушитель режима, сидит девятнадцать лет без выхода, знает пол-Союза, его пол-Союза знает. Не вор. Сильно устал. Начальство на всякий случай нет-нет да и сажает его в ПКТ и ШИЗО, так спокойней.

Юрке осталось четыре месяца до свободы. В камере пять человек. В один из дней к ним подсаживают шестого. Он из другой зоны, приехал уже с постановлением на БУР, надо досиживать. Через некоторое время зоны передают малявку: «Мусор. Много людей из-за него пострадало, двоих крутанули. Имейте в виду».

В эту же ночь решают жестоко наказать, он ни о чем не догадывается. Разбор, признание, побои… Насилуют всю ночь, ломают руку и несколько ребер.

Юра не вмешивается и даже пытается немного смягчить мучителей. Он старше всех. Запретить нельзя. За всё надо платить…

Возбуждают дело. Шестой написал заявление и требует суда. Показаний никто не дает, контролеры по ПКТ проморгали, свидетелей нет, все в отказе.

Следователь распинается: показаний одного потерпевшего явно мало, даже для лагерного суда. Время идёт, Юрке остаётся чуть больше двух месяцев.

— Или даёшь на них показания и проходишь свидетелем, или пять лет за участие и отказ от показаний!

Следователь не шутит. Он рассчитал всё точно. «Два месяца!» Сломается. «Даст показания, как милый».

Ситуация сложная. Сидят в разных камерах, но все уже в курсе ультиматума следака.

Единогласно решают:

— Юрок! В рот его ебать! Нас так и так осудят, не сорвёмся. Давай показания. Освобождайся. Не будь дураком. Мы же тебя знаем. В зоне — поймут.

Юра мучается и сильно переживает. На карте его имя и честь, честь Юры Дахина. Одним-единственным словом он перечёркнет всю память о себе и прошедшие честные годы тюрьмы. Он их сдаст! Пусть и не по собственной воле, пусть по ситуации, пусть разрешили и нет выхода, но сдаст! Он Юра Дахин, и этим всё сказано.

Де-вя-тнадцать лет неволи!!! Ничего не видел, и помидоров всласть не наедался, здоровья нет, нервы на пределе. Как хочется увидеть ее, волю!

Пять лет лишения свободы, три первые на тюремном режиме. Он — Юра Дахин! Зона молчит. Слова ничего не значат. Собирают грев.

Подарок

Все зеки вьются вокруг молоденькой двадцатитрехлетней учительницы Танечки. Она — четыре месяца «на строгом режиме». Танечка незамужняя, приятной внешности, застенчива, ничего не знает о зеках. Чистый ангел.

Игорь Теплов особо преуспевает, смешит Танечку, ловит её полуулыбки. Он на седьмом небе от счастья и мнит Бог знает что. Цель, конечно же, одна — войти и доверие и умудриться уединиться, что совсем-совсем непросто…

Любовь — дело третье, когда срок впереди, да и влюбчивость зека не знает границ. В двадцать лет легче сидеть без хлеба, без женщины — петля.

Он уже дарит ей зековский ширпотреб — зеркальце, выкидную расчёску, серёжки из контактного серебра. Долго не принимала, уговорил.

Вот-вот Восьмое марта. Аферист и плут, философ и психолог, уверен в себе. Нужен благородный жест — и дело в шляпе. А там — хоть потоп.

Игорь приходит шестого числа. Выбрав момент, предлагает Танечке две сотенные бумажки на подарок. Танечка в страхе отказывается, испуганно машет рукой, смотрит на дверь. Краснеет и ничего не желает слышать. Она проинструктирована с момента поступления. Вот оно, испытание! Двести рублей — два её месячных оклада. Игорь пытается убедить.

— Мой отец занимает очень высокий пост. Деньги — ничто! Я в них не нуждаюсь. Не волнуйтесь. Если не возьмете, я сейчас же выброшу деньги в окно! — Игорь весь серьезность и металл.