Компромат

Правда, к тому времени, как позже выяснилось, Федор Иванович вовсю обсуждал с приятелями вопрос об открытии собственного магазина автотоваров.

Справедливости ради надо сказать, что причина, побудившая Федора Ивановича заняться частным предпринимательством на ниве торговли машинами и запчастями, коренилась не в нем самом. В роли причины, как ни странно, выступил Серега Ерыкалов, молоденький ученик Дежкина, который после закрытия завода тоже остался без работы.

В отличие от Федора Ивановича, который от нечего делать читал газеты, Серега их продавал.

Благодаря этому они и столкнулись однажды в переходе метро: бывший учитель и бывший ученик, покупатель и продавец.

— Ты чего это, Серега? — удивился Федор Иванович. — Рабочий класс, а в спекулянты подался!

Ерыкалов вздохнул:

— Зарабатывать надо, Федор Иванович, а нечем…

— Как это нечем? — оскорбился бывший учитель. — Зачем же я столько времени на тебя тратил? У тебя же руки золотые!

— Золотые-то они золотые, — не стал спорить бывший ученик, — да вот только никому не нужны.

— Ерунда, — сказал Федор Иванович. — Иди слесарить к нам в мастерскую. Пойдешь?

— Не-а, — честно отвечал Ерыкалов. — Мне теперь бизнесом интереснее заниматься.

— Какой же это бизнес, — газеты перепродавать, — усмехнулся Дежкин.

— А я опыта набираюсь, — не растерялся Серега, — как наберусь, большое дело раскручу. Торговля, Федор Иванович, двигатель прогресса. Не зря люди это говорят.

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Дежкин и пошел прочь.

Он хотел выбросить из головы всю эту историю, да только мысль о том, что бывший ученик — любимый ученик! — переминается с ноги на ногу с пачкой газет в подземном переходе, не давала покоя.

Федора Ивановича так и распирало желание доказать неоперившемуся пролетарию, насколько важна его профессия в новой ситуации.

В течение трех недель он ломал голову, как бы заставить Ерыкалова заниматься прежним делом.

— Вот у тебя что лучше остального получается? — допытывался Федор Иванович, приходя в знакомый подземный переход.

— Это уж вам виднее, — уклончиво отвечал Серега.

— Ну, ведь не газетами же спекулировать, — не отставал Дежкин и старательно переводил разговор на волнующую тему: — Ты с машинами, помнится, любил возиться…

— Любил, — соглашался Ерыкалов. — Только «Запорожец» свой мне продать пришлось.

— То есть как?

— А так. Денег совсем не было, вот и пришлось…

— Продал-то хоть выгодно? — деловито поинтересовался бывший учитель.

— Спрашиваете! — расплылся в улыбке бывший ученик. — На том стоим!

И тут Дежкина озарило.

— Идея! — воскликнул он. С таким восторженным выражением, наверное, выкрикнул свое бессмертное «Эврика!» Архимед, выскакивая из расплескавшейся ванны. — Идея! Мы откроем при нашей автомастерской магазин, и ты будешь продавать машины. Дело доходное. — Это тебе не «Московским комсомольцем» торговать. Мы с тобой такую кашу заварим — завистники от зависти подохнут! Лучший автомагазин во всей столице будет.

Пожалуй, это предприятие так и осталось бы нереализованным, если бы Серега хоть как-то отреагировал на предложение Дежкина.

Но он лишь кисло улыбнулся, не веря ни на йоту в реальность прожекта.

Сия кислая усмешка все и решила.

— Я ему докажу! — кипятился Федор Иванович на кухне, позабыв про любимые газеты. — Я докажу, что не только жулики в нашей стране могут жить припеваючи. Ты понимаешь, — обращался он к жене, как бы призывая ее в сообщники, — ему еще двадцати пяти нету, а он уже ни во что не верит, считает себя конченым человеком. Газетками, понимаешь, торгует! Тьфу! Я в его годы…

Сила азарта оказалась столь могучей, что Дежкин, пообивав пороги, получил-таки разрешение на открытие магазина при малом предприятии по ремонту автотранспорта.

Он явился в подземный переход и с торжественным видом протянул Ерыкалову бумагу с подписями и печатями:

— Видал, сосунок!

От избытка чувств он выхватил у парня всю кипу свежих газет и поджег ее в урне на глазах изумленных прохожих.

После этого он три часа провел в отделении милиции, пытаясь объяснить, что вовсе не занимался мелким хулиганством, а праздновал начало новой жизни своего лучшего ученика.

Из отделения его вызволила Клавдия.

На радостях, что предприятие расширяется и втягивает в свою орбиту новые свежие силы, Федор Иванович устроил в гараже славный кутеж. Купил новобранцу Сереге Ерыкалову джинсы «Левайс», себе, как генератору и основному реализатору идеи, — роскошную кожаную куртку, а жене сапоги.

Теперь эта самая куртка, изорванная и замызганная, валялась на полу, а Клавдия в единственном сапоге из той пары, что подарил ей супруг, как наседка металась вокруг кровати, протирала мужу лицо мокрым полотенцем и кричала Максиму, чтобы шел встречать «скорую».

— Что же случилось, Феденька? — по-бабьи причитала она. — Кто тебя так, родненький… за что?

Федор Иванович лишь постанывал в ответ.

Появилась медицинская бригада.

Тощий и длинный санитар с меланхоличным лицом поставил на тумбочку блестящую металлическую коробку и чуть не разбил вазу.

Врачиха, распахнув блокнот, зычным басом поинтересовалась:

— Кто тут Тешкина В. Ф.?

— Да не Тешкина, а Дежкина, — попыталась поправить Клавдия.

— Ага, вы, значит. На что жалуетесь?

— У меня муж…

— Тешкина В. Ф., — перебила врачиха, — восьмидесяти семи лет, с кровавым стулом…

— Нет тут никакой Теткиной! — отчаянно завопила Клавдия. — У меня мужа покалечили… он умирает!

Врачиха захлопнула блокнот и раздраженно поглядела на нее.

— Нечего на меня кричать. У меня ясно сказано: кровавый понос. Где телефон?

На протяжении следующих десяти минут она созванивалась с диспетчерской, громко ругалась с неведомой Алисой, попрекала ту повышенным интересом к особам мужского пола и пониженным — к своим служебным обязанностям. Потом нудно выясняла насчет правильности адреса и кровавого стула, потом требовала засчитать двойной вызов и лишь затем соизволила подойти к постанывающему Федору Ивановичу.

Осмотр длился считанные секунды, после чего санитар, не меняя меланхолического выражения на лице, сделал больному укол, и визит завершился.

— Хороший сапожок, — тоном знатока произнесла на прощание врачиха.

Дежкина обалдело поглядела на обутую ногу.

— Не дай вам Боже… — произнесла Клавдия, когда дверь за медицинской бригадой закрылась.

Суббота. 5.27–6.40

Муж окончательно пришел в себя только под утро.

Он испуганно озирался по сторонам, щупал затекший глаз и, кажется, не сразу уразумел, где находится и что с ним произошло.

— Тебе надо лежать, Феденька, — бросилась к нему Клавдия, едва Дежкин зашевелился на постели.

Она заботливо подоткнула подушку ему под голову:

— Пить хочешь?

— Хофю, — ответил муж.

У него были разбиты губы и вышиблен передний зуб, поэтому добрую половину букв он теперь не выговаривал.

Клавдия скользнула на кухню, по пути кивнув детям: мол, все в порядке, папа очнулся, — и бесшумно приложила к губам палец.

Максим вполголоса сказал: «Ну и слава Богу», а Ленка пожала плечом и удалилась.

Клавдия хотела было заварить мужу крепкого чаю, но вспомнила, что в какой-то умной передаче профессор категорически не рекомендовал поить больных горячими напитками, и ограничилась тем, что до краев наполнила кружку Федора Ивановича вчерашним кефиром.

Кефир был слегка горьковат, но это, решила Клавдия, не беда.

— Тьфу, фто за гадофьть? — скривился Федор Иванович, с отвращением отталкивая от себя кружку.

Кефир брызнул на одеяло.

— Это не гадость, Феденька, — возразила супруга, — хороший кефирчик… Пей, очень полезно.

Дежкин вдруг смерил жену недобрым взглядом и, превозмогая боль, потянулся и сел на кровати.

— Фто, — сказал он, — убить меня не выфло, теперь отравить фатумала?