Ошибка Либермана

— Говорила с акцентом?

— Нет, она говорила… знаете, вроде как вы, — ответил Дюпри. — Мне иногда кажется, что у меня артрит пальцев на ногах из-за моей работы. Жму на педали, и ноги потеют.

— Вряд ли у вас артрит оттого, что ноги потеют, — заметил Либерман. — Но от машины, пожалуй, возможно… У меня то же самое с коленями — оттого, что хожу много.

— Вы так считаете? — спросил Дюпри, словно ожидая подтверждения от специалиста.

— Именно так, — сказал Либерман. — А вы смогли бы узнать эту женщину, если бы увидели ее снова?

— Право, не знаю, может, и смог бы, — ответил Дюпри, пожав плечами. — На ней была большая шляпа, вот такая. — Он показал размер полей. — И темные очки. Красивая, наверно. От нее очень хорошо пахло. Духи я бы узнал.

— Спасибо, — сказал Либерман. — Мы, возможно, обратимся к вам снова.

Дюпри опять прикоснулся к скрипке.

— Я буду здесь или в машине, — сообщил он. — Больше мне и быть-то негде.

Либерман убрал записную книжку и вышел на Кедзи. Он посмотрел на часы и сел в машину.

Кабинет доктора Эрнста Хартмана находился вдали от центра, на Брин-Мор, рядом с остановкой надземки. В ожидании приема или результатов анализов пациенты могли развлекаться, созерцая происходящее поблизости. Поезда, громыхая, проносились перед самыми окнами, и какая-нибудь наблюдательная женщина, страдающая простудой, или господин с пороком сердца могли при случае увидеть на платформе какого-нибудь дерзкого грабителя в черном или, скорее, шустрого карманника.

Кабинет у Хартмана был небольшой и старый, в нем пахло подгнившим деревом. Припарковаться рядом было проблемой даже для полицейского, и в приемной стояло всего четыре стула. Другие кабинеты Хартмана находились в «Фулбрайт билдинг» на Уэкер-драйв и в «Карлсон билдинг» в Эванстоне напротив библиотеки. Что касается кабинета на Брин-Мор, то он предназначался главным образом для полицейских и грел душу доктора мыслью, что он не чужд благотворительности. Либерман опоздал на пять минут, сдал анализы, что заняло еще пятнадцать минут, после чего Хартман предложил ему сесть.

— Результаты, — сказал Хартман, входя в находившуюся рядом со смотровой маленькую комнату, где сидел Либерман, проглядывая статью о принцессе Ди в старом номере журнала «Пипл».

Поезд надземки с грохотом прибыл на станцию. Либерман посмотрел на сидевшего за столом напротив него Хартмана, который в свои сорок лет явно набрал лишний вес. Редкие волосы доктора были зачесаны на лоб, как у карикатурного Наполеона, на его лице всегда играла ободряющая улыбка — даже когда он сообщал пациенту о неоперабельной опухоли или неизлечимой болезни. Поверх костюма Хартман носил голубой халат. Он походил не столько на врача, сколько на актера, который собирается сняться в рекламе средства от изжоги.

Позади стола, за которым сидел доктор, висел экран, к которому он сейчас прикреплял рентгеновские снимки самых сокровенных внутренних органов Либермана. Покончив с этим, Хартман сел на вращающееся кресло и стал изучать их.

— М-да, — сказал доктор. — Смотрите, вон там.

Либерман посмотрел в указанном направлении.

— Что там?

— Колени, оба колена. Суставы поражены артритом. Белое вещество между костями — это соединительная ткань. Вот здесь. Она износилась.

— Я знаю, — сказал Либерман. — Вы мне говорили это в прошлом году.

— В этом году стало немного хуже. Не сильно, но хуже. Колени болят?

— Когда много хожу, — ответил Либерман.

— Приходится много ходить?

— Бывает.

— Весьма неблагоприятно для таких коленей, — заметил доктор, глядя на Либермана. — В волейбол, баскетбол не играете? Трусцой не бегаете? Чем-нибудь в этом роде занимаетесь?

— Нет.

— Это правильно. Но я не исключаю, что вам понадобится операция, — предупредил Хартман, снова поворачиваясь к рентгеновским снимкам.

— Когда?

— Кто знает, — ответил врач. — Когда начнутся боли, когда это будет мешать вам ходить. Через десять лет, возможно, двадцать. А может быть, никогда, если ситуация не станет уж очень скверной и если вы не будете давать коленям чрезмерные нагрузки.

— Что еще скажете?

— За давлением вы следите, — сказал Хартман, глядя на листок с результатами обследования. — «Тенормин» принимаете каждое утро?

— Каждое утро, — подтвердил Либерман.

— Фермент печени… У вас по-прежнему положительная реакция на гепатит. Печень немного увеличена.

— Все это у меня уже тридцать лет.

— Возможно, так и останется до конца жизни, — сказал Хартман. — Вы не можете сдавать кровь как донор.

— Но мне переливать кровь можно?

— А вы в этом нуждаетесь?

— Что там еще?

— Посмотрим, — сказал доктор. — Вырост на кости мизинца левой руки. Это видно на снимке. Вам следовало заняться этим, когда вы его заполучили.

— Это случилось в 1969 году, — сообщил Либерман. — Я сломал палец, преследуя женщину, которую звали…

— Я ничего не буду предпринимать по этому поводу, поскольку вас, по-видимому, не беспокоит, что палец не сгибается, — проговорил врач, глядя на снимок.

— Продолжайте.

— Сердце в порядке. Легкие в порядке. Вы как-то тренируетесь?

— Нет.

— Я тоже, — признался Хартман. — А надо бы. Я имею в виду — мне. Обмен веществ. У вас растет маленький животик, но вес хороший. Верхний отдел позвоночника все еще беспокоит?

— Когда становится холодно.

— Аллергия прежняя, — сказал доктор, глядя в конец памятки. — Непереносимость молока.

— Я его больше не пью, — солгал Либерман.

— Ну, вот так, — подытожил Хартман, поднимаясь. — Учитывая климат, ваши возраст и профессию, можно сказать, что вы здоровы. Мой вам совет: когда достигнете пенсионного возраста, продайте все имущество и перебирайтесь во Флориду. Я слышал, что в Форт-Майерсе дома по-прежнему дешевые. Сам я собираюсь поступить именно так.

— Я подумаю об этом, — пообещал Либерман, тоже вставая. — Можно задать вопрос?

— Задавайте. У меня осталось только несколько благотворительных осмотров.

— Хэнраган уже приходил к вам? — спросил Либерман.

Хартман снял рентгеновские снимки со светящегося экрана и выключил его.

— Хэнраган, — сказал доктор, поворачиваясь к пациенту. — Хэнраган. Да, приходил.

— Он мой напарник.

— Да-да, помню. Я посоветовал ему следить за печенью, за весом и за душевным состоянием. Предложил ему сесть на диету, отказаться от алкоголя и записаться на прием к психологу полицейского управления. Я также подчеркнул, что в этом году он решает сам, как ему поступить, но, если он моим советам не последует и доживет до будущего года, я напишу ему такую рекомендацию официально. Вы это хотели узнать?

— Именно это.

Визит к Хартману занял меньше времени, чем рассчитывал Либерман. Поскольку у него еще оставалось время, Либерман проехал около десяти кварталов на юг до Уилсона, а затем свернул от озера на улицу-тупик в Рейвенс-вуде, где находился дом Хэнрагана. На улице играли дети. Либерман поднялся по ступенькам и постучал в дверь. За каждое третье слово, слетавшее с губ этих детей — им и десяти еще не было, — полвека назад мама Либермана их бы нещадно выпорола.

Хэнраган открыл дверь, только когда Либерман постучал во второй раз. Свежевыбритый, в чистой рубашке и галстуке, Билл недавно вышел из душа. Его состояние выдавали только розовое лицо и налитые кровью глаза.

— Входи, — сказал он, отступая от двери. — Я напою тебя кофе.

Либерман вошел. Он был в этом доме лет пять назад, не меньше, когда там еще жила Морин. Дом, как и Хэнраган, удивил его — незахламленный, чистый. Они перешли в кухню, где кипел кофейник.

— У тебя уютно, — сказал Либерман. Он взял чашку с горячим кофе и заметил, что сушилка для посуды пуста.

— Абрахам, — произнес Хэнраган, — я знаю, что у тебя на уме. Ты ожидал увидеть меня с похмелья, а вместо дома — вонючую помойку или что-то вроде жилища полицейского из телесериала.

— Хороший кофе, — заметил Либерман. На столешнице не было ни пятнышка.