В день пятый

— Бывшая жена, — повторил Джим. — Она ни разу не говорила с тобой с момента развода.

— Мы не разводились, — сказал Томас. — Куми на это не пошла бы. Понимаешь, она католичка, — с горечью добавил он. — Не хочет быть отторгнутой от Церкви, но при этом не смогла находиться на одном континенте со мной. Так что по совету моего брата Куми вернулась туда, где мы познакомились, и осталась там.

— Где вы с ней познакомились?

— В Японии. — Одно это слово причинило ему боль.

— Но она не коренная японка?

— Родилась в Бостоне, — подтвердил Томас. — Второе поколение.

— Итак, твоя бывшая жена позвонила, чтобы принести свои соболезнования…

— Она звонила не для этого, — перебил его Томас. — Совсем не для этого. Куми хотела меня предупредить.

— Рассказом о том, как вы с ней и твоим братом ездили в Аризону? Не понимаю.

— Мы в Аризоне ни разу не смеялись, — угрюмо произнес Томас. — Не ходили ни в какой поход. Пять дней подряд мы просидели в гостинице, непрерывно ругаясь, а когда вернулись домой, Куми собрала свои вещи и ушла. Эта поездка должна была исправить наши отношения, но она только окончательно их разрушила.

— Вы не ходили к пересохшему ручью?

— Я ходил, — сказал Томас. — Один. Без Куми. Я в бешенстве выскочил из номера и долго бродил по каким-то чертовым горам. В общем, я перебирался через валун, был слишком взбешен, не мог следить за тем, что делаю, упал и сломал лодыжку. Всю ночь я добирался обратно до машины, едва не умер от физического истощения и теплового удара. Куми, решив, что я ее бросил, уехала в аэропорт на такси, поэтому узнала о случившемся только через неделю. Мы к тому времени уже были слишком злы друг на друга. Это явилось идеальным завершением путешествия в преисподнюю.

— Ну а Эд? Он ничем не мог помочь?

— Наверное, смог бы, — сказал Томас, резко захлопнув чемодан и обернувшись к Джиму. — Но его там не было.

— Что? — Джим удивленно уставился на него.

— Возможно, мы с Куми не были идеальной парой, но отправились в это путешествие, чтобы попытаться спасти наш расколовшийся брак, и моего брата с собой не брали, — продолжал Найт. — В первую очередь потому, что он был одной из причин этого раскола.

— Если твоя жена хотела тебя о чем-то предупредить, почему она не сказала это прямо? — спросил Джим.

— Потому что боялась.

— Чего?

— Понятия не имею, но она боялась не за себя, а за меня. Я спросил у нее. Она так и сказала: «Я беспокоюсь о тебе». Из всего разговора это было единственным, что прозвучало в ее манере. Это, а также то, что она сказала про возвращение к источнику.

— Что это значит?

— Полагаю, то место, где все это началось, — сказал Томас.

— Где же это?

— «Эд сказал, что это похоже на то место, где он был», — процитировал Томас, подходя к Джиму.

Какое-то мгновение священник стоял в недоумении. Томас взял его правую руку и раскрыл ее. На ладони Горнэлла лежал клочок бумаги с адресом.

— Томас, это же безумие, — пробормотал он.

— Я не знаю, что еще делать, — сказал Найт. — Я не представляю, что происходит. Моя бывшая жена считает, что я в опасности. Если учесть происшествие в зоопарке, я склонен признать, что она права. Мой брат умер, и никто не говорит мне, почему и как. Вся эта ситуация — сплошное безумие. Я могу утверждать только то, что началось все в Италии. Вот что хотела мне сказать Куми. Мол, ищи там. — Он показал листок бумаги с адресом, который два месяца назад его покойный брат продиктовал по хрипящему телефону священнику, стоявшему перед ним. — У меня мало общего с Эдом. Я не интересуюсь тем, во что он верил, но должен выяснить, что с ним случилось. Я перед ним в долгу. Я отправляюсь в Неаполь.

Часть II

Четыре Всадника

Глава 15

Чума сидит в одиночестве, не привлекая к себе внимания, на кованом стуле, потягивая черный кофе и наблюдая за ватагой ребятишек в лохмотьях, которые гоняют мяч по завешанному бельем переулку в противоположном конце площади. В этом крохотном неаполитанском кафе больше никого нет, а если бы кто-нибудь и появился, сажать его было бы некуда. Время от времени кто-то заглядывает в заведение поболтать с хозяином, торчащим за стойкой, однако все это не клиенты, а знакомые, и Чума не видит, чтобы деньги переходили из рук в руки. Мимо промчался мопед. Чума наблюдает за тем, как солнце садится за когда-то изящные жилые дома с грязными фасадами XVIII века, первые этажи которых обклеены предвыборными плакатами и изрисованы граффити, уродующими весь город. На площади вокруг какой-то забытой конной статуи гудят клаксонами беспорядочно снующие машины, так что если не прислушиваться специально, то звонок сотового телефона нельзя было бы разобрать.

Чума даже не проверяет по дисплею, кто звонит. Этот номер известен только Срывающему Печати.

— Да?

— Жди объект в течение часа, — не тратя времени на приветствие, говорит Срывающий Печати. — Он направится в церковь Санта-Мария-делле-Грацие. Ты будешь ждать его там.

— Я уже нахожусь на позиции, — улыбнувшись, отвечает Чума.

Наездник на белом коне, первый из четырех всадников апокалипсиса, призванный Срывающим Печати из Книги Откровения, на протяжении долгих лет был предметом множества различных толкований. Сама эта фигура, вероятно, уходила корнями к парфянам, конные лучники которых в первом веке нашей эры наводили ужас на Древний Рим. Их излюбленная тактика заключалась в том, чтобы помчаться прочь, изображая отступление, а затем внезапно развернуться в седле и встретить преследователей градом стрел. Выражение «парфянская стрела», означающее фразу, приберегаемую к моменту ухода, есть во многих языках. Смертоносное коварство подобного приема пришлось по вкусу читателям Библии, предпочитавшим не столько историческое, сколько аллегорическое осмысление загадочного символизма последней книги Нового Завета. Для них белый цвет коня в сочетании с предательским использованием лука означали особенно смертельные лживость и обман. Чуме, современному варианту всадника на белом коне, это очень нравится. Какой прок в убийственном коварстве, если его видно за километр?

Последняя мысль наводит на неуютную догадку.

— Остальные здесь? — спрашивает Чума.

— Тебе необязательно это знать.

— Мы можем помешать друг другу, — раздраженно произносит Чума.

Наступает краткое молчание, и Чума застывает.

«Не надо было спрашивать. Он прекрасно понял, что имелось в виду на самом деле».

Чума собирается с духом. Неестественно близко звучит клаксон такси.

— Голод?

— Уже на месте, — говорит Срывающий Печати.

Чума на мгновение закрывает глаза и стискивает кулак.

Нет смысла говорить что-либо еще. Да и что можно сказать? Как описать словами тот безотчетный ужас, который излучает другое человеческое существо, не показавшись при этом слабым и иррациональным?