Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Хорошо, я буду являть собой молчаливое осуждение. Но учти, что на выставке в Вене вместо меня опять будет выставлен Каменев. — На это Фомушка философически пожал плечами. — А на вернисаже вместо тебя скорее всего будет выступать Копелевич со своими дикими цыганскими романсами, — мстительно закончила Ташенька.

— Боже мой, Копелевич! Но она же кричит, а не поет!

— Вот ты и сам осуждаешь, Фомушка, — с чувством глубокого удовлетворения произнесла Ташенька. — Так что не защищай тех, о ком я говорю правду.

— Копелевич интриганка, Анна карьеристка, а вот тезка твоя Наталья — это просто несчастная женщина, и ее грех осуждать!

— Простите, это жену художника Каменева зовут Наталья? Говорят, с нею недавно случилось несчастье? — осторожно спросила Апраксина.

— Несчастье случилось с нею очень давно, когда она вышла замуж за своего Каменева! — отрезала Ташенька. Но фиалковые глаза ее загорелись: — А что еще случилось с Натальей Каменевой? — быстро спросила она.

— Я толком не знаю: какая-то авария или несчастный случай. Что-то такое показывали по телевидению.

— Вот видишь, Фомушка, все знают, а мы не в курсе! Надо все-таки купить телевизор.

— Нам с тобой есть чем заниматься, кроме того, чтобы проводить время у бесовского окна в мир.

— Фомушка очень несовременный человек! — с печальной гордостью сказала Ташенька.

— Пусть я ретроград и фанатик, ультраправославный ксенофоб и консерватор, но телевизора в этом доме не будет!

Графиня поняла, что она ненароком коснулась больного семейного вопроса. Она передала Ташеньке портрет Анны Ярославны и стала прощаться. Графиня положила на стол свою визитную карточку и взяла слово, что отныне ее будут приглашать на все концерты Фомушки и на все выставки Ташеньки, и слово такое было ей дано без всяких проволочек.

Инспектору Миллеру Апраксина позвонила уже из дома.

— Инспектор, какие у вас планы на конец недели?

— Мы собираемся с женой и детьми съездить навестить ее родителей в Альпы. Супруга на меня ворчит — я уже третий месяц откладываю эту поездку из-за работы.

— Дорогой инспектор, похоже, что придется отложить ее еще раз: мне почему-то кажется, что мы оба хотим провести выходные в Париже. — И она принялась рассказывать Миллеру о событиях этого дня.

Глава 4

По лесной дороге, между кустами кизила, осыпанными золотыми звездочками цветов, под прозрачным навесом весенних дубов скакала всадница в ярко-алом шелковом плаще. Перед нею бежала белая узкомордая поджарая собака с горбатой спиной и длинной волнистой шерстью — одна из русских борзых, вывезенных королевой из Киева. Как давно все это было: прощанье с Киевом, с любимым батюшкой и его двором, с милыми сестрами и братьями, с гостившими тогда при дворе родственницами греческими царевнами, образованными и благочестивыми; долгий и утомительный, но увлекательный и для познания полезный путь через Европу. Ее, киевскую княжну, сопровождающее посольство называло на европейский лад принцессой, и ей это льстило, хотя юная Ярославна сознавала, что Киевское княжество не уступало ни в политической силе, ни в богатстве большинству европейских королевств, из коих некоторые уступали по размеру Киеву с пригородами. И уж, конечно, ничуть не уступало отчее княжество европейским государствам роскошью и образованностью двора: недаром дети Ярослава Мудрого шли нарасхват, и киевского князя прозвали «тестем всея Европы». Сколько разочарований ожидало ее поначалу в Париже! Сам король ставил на государственных документах сигнум вместо подписи. Став королевой, Анна под королевскими документами расписывалась по-французски, но звуки изображала кириллицей — «Анна реина»: она, разумеется, могла писать латинскими буквами, поскольку латыни ее обучали, но не всегда была уверена в правописании — вот тут кириллица ее и выручала. Она привыкла не только к неграмотности французской знати, но и к грубой вольности парижского двора и стала находить удовольствие в его развлечениях. И по-настоящему, пожалуй, она страдала лишь от отсутствия настоящей бани — с паром, с веничками из березы и мяты, с окачиваниями ледяной родниковой водой из бадейки. Разве могли заменить горячую парную баньку теплохладные королевские ванны?

А вот вера тогда была по всей Европе единая, и святые были общие, хотя службы во Франции и шли на латыни. Отпадение Римской церкви от Вселенской Церкви случилось как раз в середину ее царствования, но она, как и многие другие в то время, совсем не придавала значения неурядицам между церковными иерархами. Никто не мог предвидеть, что узкая змеиная трещина превратится в настоящую пропасть и отделит Римскую I церковь от прочих церквей…

И по Киеву она скучала. После смерти короля Анна Ярославна стала подумывать о возвращении на Русь, но помешали дети. Двое младших умерли, но старшие оставались, и Филипп должен был наследовать престол после отца. Отрекаться от власти за себя и за детей Анне не хотелось, а вернуться в Киев без сыновей она не могла.

Скрывшись за поворотом лесной дороги, борзая сука подняла лай. Анна прислушалась и насторожилась: кто-то скакал ей навстречу. Крупный гнедой жеребец вихрем вырвался из-за кизиловых кустов, всадник в черном одеянии осадил его в нескольких шагах перед белой лошадью королевы.

— Баше величество! — приветствовал ее граф Рауль де Валуа.

Анна придержала кобылу, граф развернул коня, и дальше они поехали рядом. Да, теперь у нее была еще одна причина не спешить с возвращением в Киев…

«Господи, ну что за глупости? — подумала Апраксина, обрывая свои фантазии. — Вошла в роль называется! О деле надо думать, о деле…» Ее интересует Монжерон сегодняшний, а не времен Анны Ярославны из рода Рюриковичей, не собирается же она и в самом деле писать о ней роман! Апраксина открыла глаза и покосилась на инспектора: тот дремал в своем кресле, откинув голову и слегка приоткрыв рот. Пусть отдыхает, им еще почти час лететь. Сегодня утром ему пришлось уладить массу формальностей, прежде чем он получил разрешение вылететь в Париж для встречи с предполагаемым мужем найденной в отеле «У Розы» неизвестной. Ему предложили передать это дело французской полиции, но он сумел убедить начальство, что в интересах следствия ему и «консультанту по русским делам» необходимо познакомиться с господином Каменевым в Париже, пока он еще не знает о происшествии, и самим сообщить ему о смерти жены.

У графини же все хлопоты накануне заняли не больше часа болтовни по телефону. Именно болтовни, потому что о деле они с Кирэн Сабгировой договорились в три минуты.

— Кирэн, у тебя есть знакомства в Монжероне?

— Сколько угодно. Причем есть очень давние: ты же знаешь, что в детстве я одно время жила там в русском приюте.

— Там сейчас идет какая-то выставка…

— Не какая-то, а «Русский портрет». Удачная получилась экспозиция, я уже писала о ней в «Русской мысли».

— А ты можешь поехать туда еще раз и взять интервью у одного художника? Не для печати, а лично для меня.

— Если тебе это надо — могу.

— Но я должна быть рядом с тобой. Может, мне выдать себя за фотографа?

— Не получится, Лизавета. В Монжероне обитает классный фотограф Толь, он тебя с ходу разоблачит. Давай-ка мы лучше выдадим тебя за писательницу, которая собирается писать роман о королеве Анне Ярославне.

— Замечательная идея, так и сделаем! Ты можешь вырядиться поярче, чтобы я в твоей тени могла несколько стушеваться?

— Давно об этом мечтаю, Лизавета, и «затушую» тебя с превеликим удовольствием! Мне как раз только что привезли из Средней Азии потрясающее платье из панатласа. Увидишь — обалдеешь.

Остальное время они обменивались новостями и перемывали косточки общим парижским и мюнхенским знакомым. Апраксина лишь предупредила Кирэн, чтобы та не сообщала о ее приезде внучкам.

— Если останется время, я сама их навещу, а то они примчатся в Монжерон и испортят мне всю мизансцену.

— Ой, мудришь ты, Лизавета, я люблю тебя за это!

— Взаимно, нерифмуемая Кирэн!