Флорентийские маски

Обыскав кабинет и зал буквально миллиметр за миллиметром и не обнаружив пропавшей кассеты, Антонио впал в отчаяние. Его несколько утешал тот факт, что отец, скорее всего, не хватится пропажи, потому что футляр от кассеты был на месте и внешне весь французский раздел выглядел так, словно все фильмы стояли нетронутыми. И все же издевательская глупость сложившейся ситуации не давала Антонио покоя. В его распоряжении находилось около сорока тысяч фильмов, а тот единственный, который был ему нужен, куда-то подевался. Антонио вылил в стакан оставшийся в бутылке виски и буквально одним глотком выпил его. Он был растерян и понятия не имел, что делать дальше. Темная тропическая ночь, окутавшая Сересас, навалилась на молодого человека, как проклятие.

Он вышел из гостиной на террасу и подошел к бассейну, который благодаря удачно расставленным среди окружающих его растений прожекторам был похож на таинственное лесное озеро, в неподвижной воде которого отражалась вся чернота нависшей над миром ночи. Антонио с разбегу нырнул в бассейн, не желая думать ни о том, сколько сейчас времени, ни о том, сколько спиртного он успел выпить за прошедший вечер. В момент падения в воду его сознание затуманилось. Он почувствовал себя метеором, падающим с неба в океан: он так же раскалился от стремительного полета сквозь плотные слои атмосферы и так же под действием силы тяжести и инерции вспарывал толщу закипающей воды, оставляя за собой след из огня и пара, какой остается за металлической заготовкой, которую кузнец опускает в воду, чтобы закалить металл. Огненный шар, в который превратился Антонио, не мог ни изменить траекторию движения, ни остановиться, ни тем более повернуть вспять. Еще через несколько секунд Антонио потерял сознание.

Открыв глаза, он не без труда понял, что лежит на кровати в комнате для гостей. Кто-то снял с него одежду, и теперь он был прикрыт лишь белой шелковой простыней. Антонио била лихорадка, и ему не удавалось избавиться от навалившегося чувства безграничной пустоты. В комнате он был один, а сил, чтобы крикнуть и дать о себе знать, ему не хватало. Через несколько минут он вновь погрузился в сон, так и не поняв, каким образом попал из бассейна в кровать. При этом где-то в закоулках еще не вполне вернувшегося к нему сознания блуждала неясная мысль о пропавшем фильме, посмотреть который ему так и не удалось.

Проснувшись, он первым делом увидел мажордома, который молча, мрачно и внимательно разглядывал его.

– Хоакин, сколько я уже сплю? – спросил он, скорее лишь для того, чтобы завязать разговор. На самом деле он вовсе не горел желанием узнать правдивый ответ на этот вопрос.

– Достаточно долго, чтобы напомнить тебе, что ты собирался уехать отсюда еще три дня назад.

– Ну ладно тебе, хватит обижаться. Признаюсь: я неблагодарная скотина. В конце концов, я всего лишь сын своего отца.

Принеся эти сбивчивые и не слишком хорошо сформулированные извинения, Антонио настоял на том, чтобы откровенно поговорить с мажордомом. Он прекрасно понимал, что Хоакин спас ему жизнь, а также что он никогда не расскажет отцу, что здесь произошло. И все же Антонио отдавал себе отчет, что Хоакин отнюдь не высокого о нем мнения, а добрым отношением к себе он обязан лишь благоговейному почтению, которое мажордом испытывал к старому актеру. То, что Хоакин терпел и даже прикрывал все его выходки, было всего лишь следствием его отношения к отцу Антонио.

Время, отведенное Антонио для пребывания на вилле Сересас, заканчивалось. Несколько дней, проведенных в беспамятстве, а потом в горячке после столь необдуманного ночного купания, чуть не стоившего ему жизни, были потрачены впустую – по крайней мере с точки зрения поисков так нужной ему информации. Признав свое поражение, он тем самым словно дал себе индульгенцию на то, чтобы продолжать валяться в постели. Чувство стыда за свое безрассудное поведение отнимало у него последние силы, которые он с удовольствием потратил бы на то, чтобы еще раз хорошенько поругаться с Хоакином. О друзьях думать ему не хотелось. Почему-то Антонио был уверен, что Марк, например, к этому времени уже разработал некую теорию, согласно которой Пиноккио тем или иным образом был связан с каким-нибудь невероятным событием в полной противоречий истории Великобритании. «Марк наверняка получил мое письмо, – думал Антонио, – и они с Федерико знают, что я в Сересас. Как теперь оправдаться перед ребятами, что после стольких дней, проведенных якобы в активных поисках, я предстану перед ними с пустыми руками?»

Воспоминания о Федерико повергли расстроенного Антонио в еще большее уныние. Он прекрасно знал характер итальянца и мог поспорить с кем угодно, что именно Федерико уже продвинулся дальше всех на пути к подлинно научной, снабженной неопровержимыми доказательствами атрибуции черепа. Федерико был романтиком по натуре, но в то же время человеком цельным и собранным: если ему предлагали тем или иным образом оценить какую-нибудь гипотезу, он не успокаивался, пока не находил ее четких и надежных подтверждений или опровержений. Кроме того, как человек науки, он владел методикой исследования, был привычен к долгой рутинной работе, к изучению множества дополнительных документов, а его пустой кошелек в подобных ситуациях являлся не препятствием, а, напротив, гарантией успеха. «Конечно, – думал Антонио в горячечном бреду, – Федерико легко: его никто не упрекнет, что он занялся этими поисками от нечего делать или оттого, что с жиру бесится». За время вынужденного пребывания в постели комплексы Антонио, как выяснилось, только обострились. Чем больше он думал о своих старых друзьях, тем хуже себя чувствовал. В конце концов он додумался до того, что они якобы общаются с ним лишь потому, что он сын знаменитого человека и к тому же представляет собой занятный экземпляр продукта образования, далекого от академических стандартов. Единственное, что его успокаивало, – это твердая уверенность, что никто, включая друзей, не догадывается, насколько на самом деле он не уверен в себе и насколько занижена его самооценка.

Доведенный своими невеселыми мыслями почти до личиночного состояния, он даже не заметил, как в его комнату вошел Хоакин. Когда сознание вернулось к реальности, он увидел мажордома, стоявшего возле кровати и державшего в руках поднос с чашкой горячего бульона.

– Вот, выпей бульон, а вечером шофер отвезет тебя обратно в город.

– Все понятно, Хоакин. Ты не переживай: уеду, когда скажешь.

С кротостью Франциска Ассизского Антонио приподнялся на подушках и взял с тумбочки чашку с бульоном, которую мажордом поставил поближе к кровати. Сам Хоакин не вышел из комнаты, а присел на стул и стал наблюдать, как хозяйский сын поглощает навязанную ему не то еду, не то лекарство. Антонио молча выпил весь бульон до капли.

– Нам с тобой нужно поговорить, – сказал Хоакин сурово и в то же время бесстрастно. – Я хочу, чтобы ты больше не появлялся здесь, на вилле.

Антонио смотрел на него печальными, погасшими глазами. Было похоже, что прозвучавшее требование лишь подтвердило его догадки о собственной ничтожности. У него не было ни сил, ни желания противостоять натиску воли человека, выгонявшего его из собственного Дома.

– Если поклянешься больше здесь не показываться, я лам тебе то, за чем ты сюда явился.

Эти слова Хоакина возымели мгновенное исцеляющее действие на Антонио. От неожиданности он будто забыл о болезни и слабости и вскочил с кровати. Впрочем, взбодрившемуся сознанию не удалось обмануть еще слабое тело. Ноги Антонио подогнулись, и он, не успев сделать и шага, присел на край кровати. Он был совершенно голый, и Хоакин внимательно рассматривал его, отчего Антонио стало не по себе. Он набросил на себя одеяло и уставился на мажордома. Не дождавшись разъяснений, решил сам задать мучивший его вопрос:

– И что же ты собираешься мне дать? Мы говорим об одном и том же?

Хоакин, проявляя упорство и твердость характера, которые раньше за ним не замечались, спокойно повторил:

– Сначала поклянись.