Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги

— Мне нравится здесь.

Она прислонилась к дверному проему. Он боялся оставить ее. Он должен был слышать, что она могла сказать.

— Что вы делали в Теннисном клубе в ту ночь, профессор? — спросил я.

Его глаза забегали, потом застыли.

— Я прибыл туда по чисто профессиональным причинам. Мисс Фэблон была моей студенткой с февраля. Я консультировал ее, и она мне доверяла.

— Ничего подобного, — сказала она.

Он начал выплескивать поток непрерывных слов, пытаясь найти в них какую-то опору:

— Она призналась, что ее отец с помощью мистера Кетчела собирался послать ее в школу в Швейцарии. Я думал, что мой совет как ученого будет им полезен, и я отправился в клуб предложить свою помощь.

Я прибыл туда слишком поздно, чтобы помочь. Я увидел мистера Фэблона, пересекавшего лужайку, и, когда я заговорил с ним, он меня не узнал. Он шел к территории бассейна, очевидно вымыть свое окровавленное лицо, и, прежде чем я успел что-то спросить его или остановить его, он свалился в бассейн. Я сам не пловец и попытался вытащить его с помощью шеста с гарпуном на конце, который там висел…

— Вы использовали этот шест, чтобы держать его под водой.

— Это странное обвинение. Почему вы так говорите?

— Фрэнсис дал мне полное описание того, что произошло той ночью. Тогда я ему не поверила. Я решила, что он делает это из ревности. Но сейчас я этому верю. Он видел, как вы толкнули Роя и держали его под водой при помощи шеста.

— Почему он не вмешался, если он там был? — спросил Таппинджер. Почему он не сообщил об этом в полицию?

— Я не знаю. — Она смотрела мимо меня на заходящее солнце. — Многие вещи я не понимаю до сих пор.

— Вы говорили об этом со своей матерью в понедельник вечером?

— Кое о чем. Я напрямую спросила ее, правда ли, что Тапс утопил отца в бассейне. Мне, думаю, не следовало бы этого делать. Это потрясло ее.

— Я знаю, что это так. Я говорил с ней, когда вы ушли. После этого она звонила Таппинджеру по телефону. Это был ее последний разговор. Таппинджер приехал сюда и застрелил ее.

Он проговорил неубедительным тоном:

— Я не убивал миссис Фэблон.

— Вы это сделали, Тапс. — Голос звучал мрачно. — Вы убили ее и на следующий день приезжали в Бретвуд и убили Фрэнсиса.

— Но у меня не было причины убивать кого-либо из них. — В отрицании звучала нота вопроса.

— У вас была масса причин.

— Что за причины? — спросил я обоих.

Они обернулись и посмотрели друг на друга, будто у каждого из них был ответ, и не один. Меня поразило любопытное сходство между ними, несмотря на разницу в поле и возрасте. Они были почти одинакового роста и телосложения, и черты лица отличались правильностью форм. Они могли сойти за брата и сестру. Мне хотелось бы, чтобы так и было.

— Какой смысл в убийстве Мартеля? — спросил я.

Они продолжали смотреть друг на друга, будто каждый из них видел другого во сне и этот сон надо разгадать.

— Вы ревновали к Фрэнсису, не так ли? — сказала наконец Джинни.

— Это бессмыслица, глупость.

— Тогда вы сами глупец, потому что вы первый заикнулись об этом. Вы хотели, чтобы я прикрыла все дело.

Я спросил:

— Какое это «все дело»?

Они оба замолчали. Они смотрели на меня с выражением глубоко осознанного стыда, как дети, застигнутые врасплох за нехорошим занятием. Я сказал:

— Вы собирались убить его и завладеть его деньгами, ведь так? Но в конечно итоге мошенник всегда бывает обманут сам. Вы были так полны собственными мечтами, что поверили в его россказни. Вы не знали или не придавали значения, что его деньги были получены от укрывателей подоходных налогов.

— Это неправда, — сказала Джинни. — Фрэнсис на прошлой неделе рассказал мне все о своей жизни. Это правда, что он начал как бедный парнишка в Панаме. Но он был прямым потомком Фрэнсиса Дрейка по линии матери, и у него была пергаментная карта, которая передавалась в семье и на которой было обозначено место, где Дрейк зарыл свои сокровища. Фрэнсис нашел сокровища, стоимостью свыше миллиона долларов в перуанском золоте, на панамском берегу около Номбре де Дио.

Я не спорил с ней. Больше не имело значения, во что она верила или говорила, что верит.

— И это неправда, — продолжала она, — что мы собирались убить его или кого-нибудь. У меня были планы жениться на Питере. Я должна была развестись с ним и получить возмещение, чтобы Тапс и я могли бы уехать…

Он замотал головой. Его волосы рассыпались, как у женщины.

— Отправляйся учиться в Европу, — сказал я.

— Да. Тапс думал, что если он вернется обратно во Францию, то сможет написать свою книгу. Он писал ее в течение ряда лет. Я тоже была в отчаянии. Становилось противно заниматься любовью наспех на заднем сиденье машины, или в его офисе, или в общественных мотелях. Иногда мне казалось, что каждый в колледже, каждый в городе знает о нас. Но никто никогда не сказал нам ни слова.

— Ты не должна рассказывать ему все это, — сказал Таппинджер. — Не признавайся ни в чем.

Она вздрогнула:

— Какое значение это имеет сейчас?

— Первоначально вы хотели выйти замуж за Питера и затем развестись с ним. Это верно? — спросил я.

— Да, но мне не по нутру был этот план. Я согласилась лишь потому, что мы отчаянно нуждались в деньгах. Мне всегда нравился Питер. Когда сюда прибыл Фрэнсис и предложил мне выйти за него замуж, я переменила свои планы. Я ничего не была должна Фрэнсису.

— Он привлекал вас, — слова, казалось, с трудом выходили из рта Таппинджера, будто чревовещатель использовал его в качестве марионетки.

— Я сказала, что вы ревновали к нему.

Он брызнул слюной:

— Ревновал? Как я мог ревновать? Я никогда не видел человека до тех пор, пока… — Он захлопнул рот.

— Пока не застрелили его, — сказал я.

— Я не стрелял в него. Как я мог найти его?

— Я дала адрес. Мне этого не следовало бы делать. Фрэнсис сказал мне после того, как вы стреляли в него, что это были вы. Он сказал, что это был тот же человек, который убил Роя.

— Он сказал так, потому что ненавидел меня.

— А почему? — спросил я.

— Потому что Джинни и я — любовники.

— Вы признаете это, не так ли?

Его рот выдавливал слова, которыми он хотел прикрыть свое вранье:

— Мы были любовниками в платоническом смысле слова.

Она презрительно смотрела на него.

— Вы не мужчина! Сожалею, что давала вам возможность прикоснуться ко мне.

Он дрожал, будто ее, похожая на озноб, дрожь заразила и его.

— Ты не должна так говорить со мной, Джинни.

— Потому что вы такой чувствительный? Вы такой же чувствительный, как бешеная собака. Я сомневаюсь, чтобы вам кто-нибудь говорил, что делаете не больше того, что знает бешеная собака.

Он закричал:

— Как можешь ты относиться ко мне с таким неуважением? Ты всегда была невежественная девчонка. Я сделал из тебя женщину. Я допустил тебя к близости моего интеллекта…

— Я знаю, Блистающий город. Но только он не такой уж блистающий. Последний хилый свет он выпустил в понедельник ночью, когда вы застрелили Мариэтту.

Он внезапно кинулся на нее, будто хотел напасть. Но момент был упущен. Я был начеку.

— Я не могу этого вынести. — Он резко вырвался и почти вбежал в гостиную.

— Будьте осторожны с ним, — сказала Джинни. — У него есть оружие. Он пытался уговорить меня на договор самоубийц.

Выстрел револьвера произвел несильный звук. Мы нашли Таппинджера лежавшим на полу в той комнате, где он застрелил Мариэтту. Револьвер, который он использовал против Мариэтты и Мартеля, проделал темную дыру в его голове. Брифкейс с деньгами стоял позади двери, будто он не хотел упускать его из виду даже мертвым.

Я взял револьвер, в котором еще находилось три патрона, и пошел к соседям позвонить в полицию. Появился Питер, очень возбужденный. Он хотел вернуться в дом Фэблонов и смотреть за Джинни. Но за ним самим нужен был присмотр. Я приказал ему оставаться дома.