Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги

— Такое предположение было.

— Ваши слова звучат как-то неубедительно.

— Я все больше и больше склоняюсь к этому.

Бош перестал есть. Он больше не прикасался к супу. Когда подоспел стейк, он механически разрезал его на кусочки и не стал их есть.

— Кажется, я задаю много вопросов, — сказал он. — Я интересовался Педро Доминго. У него был острый ум, беспорядочный, но определенно незаурядный. Он был очень жизнерадостным.

— Все это у него исчезло.

— Почему он пользовался фальшивым именем?

— Он украл кучу денег и не хотел быть пойманным. Он также хотел произвести впечатление на девушку, которая увлекалась французским. Он выдавал себя за французского аристократа по имени Фрэнсис Мартель. Это звучит лучше, чем Педро Доминго, особенно в Южной Калифорнии.

— К тому же это почти подлинное имя.

— Подлинное?

— Настолько же подлинное, насколько подлинны все генеалогические претензии. Дед Педро, отец ее матери, носил имя Мартель. Он, может быть, и не был аристократом, в точном смысле, но он был образованным парижанином. Он прибыл из Франции молодым инженером «Ла Компани Универсаль».

— Я не знаю французского, профессор.

— Это название компании, которое Лессепс дал своему предприятию по построению канала, — большое имя для грандиозной аферы. Она обанкротилась где-то до 1890 года, и прародитель Мартеля потерял свои деньги. Он решил остаться в Панаме. Он, как любитель, занимался орнитологией, и особенно его интересовала флора и фауна.

С течением времени он превращался все больше в местного жителя и провел свои последние годы с девушкой из одной из деревень. Педро говорил, что она происходила из первых рабов, которые боролись с Фрэнсисом Дрейком против испанцев. Он претендовал на то, что является прямым потомком Дрейка через нее, — этим и объясняется имя Фрэнсис. Но я думаю, что это была его чистейшая фантазия. Педро был весьма изобретательным фантазером.

— Это опасно, — сказал я, — тогда возникает желание соответственно и вести себя.

— Полагаю, что так. Во всяком случае, эта деревенская девушка была бабушкой Педро по материнской линии. Его мать и он взяли от нее имя Доминго.

— Кто был отцом Педро?

— Он не знает. Мне кажется, и мать его не знает. Она вела беспорядочную жизнь, это мягко говоря. Но она поддерживала традиции деда всю жизнь.

В Панаме существуют устоявшиеся определенные французские традиции. Мать Педро научила его французскому одновременно с испанским. Они вместе читали дедовы книги. Старик был достаточно образованным — в его библиотеке имелись книги начиная от Ла Фонтена и Декарта до Бодлера. Педро получил вполне приличное образование во французском. Можете понять, почему он так увлекся языком. Он был трущобным мальчишкой, с индейской и рабской кровью в своих венах, так же как и французской. Эта тяга к французскому была его единственным отличием и единственной надеждой на отличие.

— Как вам удалось все это узнать, профессор?

— Я занимался с парнем и наблюдал его. Он подавал надежды, возможно очень большие, и страстно хотел говорить с кем-нибудь, кто знает Францию. Я провел там год по университетскому обмену, — добавил Бош мимоходом. Кроме того, на своих повышенных курсах по французской композиции я использовал одно пособие, которое по случаю заимствовал у Таппинджера. Студенты должны были писать сочинение на французском, где бы они объясняли, почему они изучают язык. Педро выступил с потрясающим рассказом о своем деде и о величии — величии Франции. Я поставил ему «А» с плюсом за это, мою первую за многие годы преподавания в колледже. Это источник большей части того, что я вам рассказываю.

— Я не знаю французского, но, безусловно, хотел бы посмотреть это сочинение.

— Я отдал его обратно Педро. Он сказал, что пошлет его домой матери.

— Вы знаете ее имя?

— Секундина Доминго. Она, должно быть, была второй дочерью у матери.

— Если судить по ее второму имени, она никогда не была замужем.

— Очевидно, нет. Но мужчины были в ее жизни. Однажды вечером я угостил Педро слишком большой порцией вина, и он рассказал об американских моряках, которых она приводила домой. Это было во время войны, когда мальчик был очень мал. У него и матери имелась всего одна комната и одна кровать в комнате. Он должен был ждать на улице, когда у нее находились клиенты. Иногда ему приходилось ждать всю ночь.

Он был предан своей матери, и я думаю, эти обстоятельства повлияли на его психику. В ту ночь, о которой я говорю, когда он выпил лишнего по моей вине, он пустился в дикие разглагольствования о своей стране, ставшей затоптанным перекрестком мира, и что сам он порождение и суть этой грязи: белых, индейцев, негров. Он, похоже, считал себя живым олицетворением Черного Христа с Номбре де Диос, знаменитой панамской религиозной скульптуры.

— У него были наклонности к пророчеству?

— Если и были, я об этом не знал. Я не психиатр. Я действительно думаю, что Педро — несостоявшийся поэт, символ идеализированной души, который унаследовал слишком много проблем. Я признаю, у него были некоторые странные идеи, но даже они не были лишены смысла. Панама для него была больше, чем страна, больше, чем географическая связь между Северной и Южной Америками. Он думал, что она представляет собой базовую связь между душой и телом, головой и сердцем, и что североамериканцы разрушили эту связь. — Он добавил: — И теперь мы убили его.

— Мы?

— Мы, североамериканцы.

Он поковыривал кусочки мяса, лежавшие на его тарелке. Я посмотрел на горы. Над ними пролетал реактивный самолет, и в небе осталась белая полоса.

Я уже имел представление об Аллане Боше, и он мне нравился. Он отличался от людей старого типа, как Таппинджер, который был так занят собой и своей работой, что превратился в социального эксцентрика. Бош казался искренне озабоченным, когда говорил о своих студентах. Я сказал что-то по этому случаю.

Он пожал плечами, выразив таким образом свое удовольствие по поводу комплимента.

— Я учитель и не хочу быть никем другим.

После паузы, вызванной ворвавшимся шумом от толпы студентов вокруг нас, он продолжил:

— Я сожалел, когда узнал, что Педро ушел из колледжа. Он был почти самым интересным студентом, какого я когда-либо имел здесь, в Иллинойсе. Я преподавал только в двух местах.

— Ваш друг Таппинджер говорит, что иммиграция охотилась за ним.

— Да, Педро попал в страну нелегально. Он должен был покинуть Лонг-Бич и затем это место, на один прыжок опередив людей из иммиграции. По сути дела, я намекнул ему, что они сделали о нем запрос. И не стыжусь этого, — сказал он с улыбкой.

— Я не предам вас, доктор Бош.

Его улыбка стала несколько кривой и оборонительной.

— Боюсь, я не имею докторской степени. Я потерпел неудачу у тех, кто этим командует в Иллинойсе. Можно было бы попытаться снова, на нет уже в этом большого смысла.

— Почему же?

— Тапс тогда уже ушел. Я был одним из его главных протеже. И я унаследовал какую-то долю его невезения. То, что с ним случилось, не придавало мне, конечно, бодрости. Я подумал, что, если такое может случиться с одним из наиболее перспективных ученых в нашей области, может случиться с кем угодно.

— А что случилось с ним в Иллинойсе?

Бош замолчал. Я подождал, а затем решил подступиться с другого конца:

— Он все еще ведущая фигура в вашей области?

— Был бы, если бы подвернулся подходящий случай. Но у него нет времени для своей работы, и это сводит его с ума. Когда выделяют ассигнования, они его обходят. Он не получает продвижения даже в таком невзрачном колледже, как Монтевиста.

— Почему?

— Им не нравится, как он причесывает свои волосы, полагаю.

— Или как причесывает их его жена?

— Думаю, она тоже имеет к этому отношение. Но откровенно, я не люблю пересказывать факультетские сплетни. Предполагалось, что мы будем говорить о Педро Доминго, по другому — Сервантесе. Если у вас есть еще вопросы, пожалуйста, я готов рассказать все, что знаю. Иначе…