Чужая осень (сборник)

В эпоху Грозного оклад иконы Троицы состоял из трех золотых цат, венцов и целого ряда золотых дробниц, расположенных на полях иконы. Они были укреплены на золотых чеканных полосах, с безукоризненно выполненными чернью изображениями святых, — понесся Студент, и у меня пока не возникало желания перебить его. — В 1600 году Годунов заменяет золотые дробницы и полосы вклада Грозного другими золотыми чеканными полосами с размещенными на них тридцатью четырьмя дробницами. У дробниц была киотообразная форма, при помощи которой художник, изобразивший на них чернью святых, добился особой выразительности. Выдающееся техническое совершенство этого, увы, неизвестного мастера, превратили маленькие золотые пластинки в гравюры на золоте.

— Ну и какое отношение к этой иконе имеет наш случай? Знаменитой Троицы в этом собрании нет, хотя и находящиеся в нем иконы…

— Подождите, — впервые в жизни перебил меня Студент. Все, нужно прекращать подсовывать ему такое количество экспонатов, не то он мозгами поедет. По одному в следующий раз получать будет, не больше.

— …Да, — горячо продолжал Студент. — Эти дробницы помещаются на золотом чеканном окладе полей иконы, а между ними — крупные драгоценные камни в высоких кастах и в виде распускающегося цветка. К окладу Годунова относится и свет…

— Высший? — иронично спросил я, чтобы проверить: Студента уже следует предъявлять психиатру или можно немного подождать.

На удивление Студент не завопил, доказывая мою безграмотность, а вполне нормально ответил:

— Ваша ирония не причем. Вы прекрасно знаете, что «свет» — это фон иконы, не заполненный живописью. Так вот, свет годуновского оклада состоял из золотых листьев, покрытых тонким черневым орнаментом. Но — и это сейчас будет для вас самым главным — кроме цат, Годунов пожаловал золотые чеканные венцы с коронами, украшенные самоцветами.

Наконец, Студент подбирается к сути дела. Специально интригует, чтобы я быстренько побежал искать пропавшие произведения искусства. Неплохое разделение труда придумал мой эксперт. Он будет получать удовольствие от общения с прекрасным, а я ставить голову, добывая их.

— Так чего там еще пожаловал Годунов лавре? — задал я в связи с этими размышлениями вопрос.

— Многое. Подвесную пелену…

— Нет, чтоб сразу тебе сюда все это приволочь, сохранилось бы в лучшем виде, — огорчаюсь я за недальновидного царя Годунова.

Студент на это дельное замечание прореагировал, как должно:

— Согласно описи 1641 года, к вкладам Годунова относятся и три панагии, украшавшие фигуры ангелов на окладе этой иконы. У среднего ангела — золотая панагия с изображением Спаса на изумруде, на венце правого ангела висела панагия с изображением Спаса на сапфире…

— А у третьего — изображение Спаса на оружии пролетариата — булыжнике, — продолжил я. Пока Студент до главного доберется, быстрее помереть можно, чем от других неприятностей.

— …А у третьего — панагия с камеей на сапфире, с изображением Георгия, — с серьезным видом продолжил Студент. — И до наших дней сохранилась только одна панагия, среднего ангела.

— Так куда же делись панагии и запоны? — спросил я о главном Студента.

— Туда, куда и многое другое… — задумчиво ответил Студент. — В эпоху смуты поляки и литовцы хорошо похозяйничали на Руси. А ведь еще в… подождите… — рванулся с места Студент, взмывая к самому верху стеллажа, достал с полки один из своих многочисленных талмудов и, не слезая с места, прямо с кресла-лестницы продолжил:

— Вот что писал посол Максимилиана Второго Кобенцель, находившийся на Руси в конце шестнадцатого века: «В жизнь мою не видал я вещей драгоценнейших и прекраснейших! В минувшем году видел я короны, или митры святейшего нашего господина в замке Святого Ангела. Видел корону и все одеяние короля Кастильского, равно, как и великого князя Тосканского, видел многие украшения короля Франции и его императорского величества как в Венгерском королевстве, так и в Богемии и других местах. Поверьте же мне, что все сие ниже в малейшей части сравниться не может с тем, что я здесь видел!»

— Ты еще и чужие письма читаешь… — огорчился я за недостойное поведение Студента, но тот понял меня буквально.

— Ничего подобного! Это первый выпуск «Описания записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов за 1584–1725 годы». Каталог Викторова за 1878 год.

— Хорошо, Студент. Значит, если у нас есть в наличии запоны, то ты намекаешь, что могут найтись еще две панагии…

— Если только… Много времени прошло с тех пор…

— Да, Студент, поляки, литовцы, французы, мало ли кто… Но им всем нечего делать рядом с продуктами отечественного производства вроде Велигурова…

— Вы уже называли эту фамилию.

— Тогда я имел в виду сына. А запоны, скорее всего, помыл его папа драгоценный. Ты не волнуйся, сынок не подкачал, весь в папочку. И если старший Велигуров ковырялся в Сергиевом Посаде, переименованном в честь своего соратника Загорского, возможно…

Я не сказал Студенту — возможно проверить, кто работал в одной упряжке с Велигуровым. Архивы чекистов — это не старинные произведения искусства, оттуда ни одна бумажка не пропадет. Но слишком много времени прошло с тех пор, как страна была разграблена окончательно и бесповоротно, так, что всем захватчикам, вместе взятым, и не снилось. На мою долю достается лишь жалкие остатки былой роскоши. Поэтому не стоит тратить времени, есть запоны Бориса Годунова — и слава Богу. Нужно быть поскромнее, хотя, уверен, только этой уникальной находкой Студент не ограничится. Может ему звание академика купить, так это сейчас запросто, столько стран развелось и каждая друг перед другом нос дерет. Так, сколько у них академиков? Пятьсот? Пусть у нас им назло будет восемьсот!

Только академические лавры Студента вряд ли обрадуют. Потому что он привык заниматься работой, дающей конкретный результат. И работа эта, кстати, определенных затрат требует. Только на каталоги, книги, журналы Студент тратит больше, чем дозволено всем библиотекам расплодившихся национальных Академий наук. Так что, пусть он лучше остается без звания. В конце концов академик Студент звучит довольно смешно.

51

Приехав в офис, я не застал Марину на ее рабочем месте, а Рябова в своем кабинете. Кабинет был заперт на ключ, на двери висела пыльная табличка с надписью «Не беспокоить — идет совещание». Эту табличку мне презентовал начальник отдела специально-проектного строительного института. В связи с хроническим отсутствием работы, он перестал играть с коллегами в преферанс, прикрываясь этой табличкой.

Я спокойно открыл дверь своим ключом и срочно начал беспокоиться по нескольким причинам. Рябова в кабинете не было. Зато откуда-то в нем появился болеющий начальник отдела снабжения. И до того бодро он скакал между радиатором и письменным столом, что я сходу уверовал — усиленная кормежка для собак пошла Косте на пользу.

Константин вошел в такой раж, что не заметил появления хозяина. Он пытался добраться до Марины, она находилась в том положении, которое должна была придать коммерческому директору. Только почему-то вместо Рябова к радиатору была прикована наручниками сама Марина и ее рот, заклеенный куском пластыря, не давал высказаться по этому поводу.

Я развернул Константина, расскакавшегося не ниже пикинеса, отметил, что на его мордочке, кроме синяков, наставленных главным инженером, появились свежие украшения. И хотя в голубых глазенках начальника отдела снабжения по-прежнему горел боевой собачий огонек, военный пыл Кости немного поугас. По-видимому, я был отчасти виноват в его поведении: если Константин сожрал столько легендарного «Гри Пала», по всему видно, способствующего быстрому выздоровлению, так это усиленное питание в конце концов было моей затеей. Несмотря на такое обстоятельство, я коротко ударил начальника отдела снабжения в челюсть, после чего он молча лег посреди письменного стола, наглядно доказывая: даже постоянное употребление целебных собачьих консервов не служит гарантией от дальнейшего ухудшения здоровья.