Архивное дело

Бирюков собрал разложенные по столу купюры и посмотрел на участкового:

– Что, Михаил Федорович, думаешь по этому поводу?

Кротов вздохнул:

– Полагаю, побег Жаркова из Березовки с целью хищения общественных денег исключается.

– Никуда Афанасий Кириллович не убегал! Нет, не убегал, – загорячился Хлудневский. – Убили его. Голову даю на отсечение, убили!

– Кто это мог сделать? – спросил Антон.

– Знать бы, кто… – поникшим голосом ответил дед Лукьян. – К тридцать первому году открытые враги советской власти в наших краях затаились. А затаившийся враг, Антон Игнатьевич, страшнее открытого. Хотя и мирно прошла у нас коллективизация, да не каждый с радостью в колхоз вступал. Ломалось ведь веками сложившееся отношение к частной собственности, землю ведь, по существу, у крестьянина отнимали. Думаешь, просто так, бывало, то жнейка в самое горячее время забарахлит, то упряжь в конюховке подпортится, а то и крупорушка на Ерошкиной плотине заполыхает…

– Кстати, крупорушку действительно Илья Хоботишкин поджег?

– Конечно! Я собственными руками схватил этого писклявого скопца на месте преступления с поллитровкой керосина.

– А через год, говорят, какого-то утопленника у плотины подняли?

– Было такое, – сухо согласился Хлудневский. – Но дело не в утопленнике…

– Лично вы видели его? – не дал старику увильнуть в сторону Бирюков.

– Видел, но там уже ничего нельзя было определить. По малому росту да армячку предполагали мужики, будто похож на Илью Хоботишкина.

– А какие-нибудь предположения были, как этот человек оказался в воде?

– Чего предполагать, если к его ногам была привязана ремнем негодная вальцовая шестерня от крупорушки.

– Каким ремнем?

Хлудневский потупился. Затем, как и в прошлый раз, когда разговор шел о сейфе, тяжело вздохнул:

– Ремень тот был с моряцкой пряжкой и, кроме Жаркова, ни у кого из наших селян таких ремней не имелось. Возможно, Антон Игнатьевич, подумаешь, что это дело рук Афанасия Кирилловича. Но я уверен, не мог Жарков поднять руку на слабого человека.

– Даже и на врага?..

– С врагами Афанасий Кириллович крутой был… – дед Лукьян, морщась, стал тыльной стороной ладони растирать поясницу. – Однако, по моему убеждению, втихомолку он и с врагом не стал бы счеты сводить.

Бирюков вновь посмотрел на Кротова:

– Вот еще одна загадка – ремень Жаркова на ногах утопленника…

Кротов развел руками – дескать, что поделаешь.

– Эту загадку я больше полвека разгадать не могу, – опять заговорил Хлудневский. – Но еще загадочней для меня – смерть кузнеца Степана Половникова. Каким-то образом связана она с исчезновением Жаркова. Вот послушай, Антон Игнатьевич, основные факты и поразмышляй над ними. Первое… В последний свой вечер Жарков зачем-то приезжал к кузнецу, а когда следственные работники стали искать Афанасия Кирилловича, у Половниковых среди поленницы дров нашли порубленные костыли…

– Порубленные? – заинтересовался Бирюков.

– В том и дело… Степана увезли в райцентр, вроде бы арестовали, однако быстро выпустили. Мужик он был неразговорчивый – ковал молча в кузнице да ковал. Если бы ему помогал молотобоец из посторонних, тогда, возможно, Степан о чем-нибудь и проговорился. Но Половников держал у себя в подручных своего сына Федю, у которого сейчас моя Агата Библию слушает. Надо сказать, в кузнечном деле равных Степану не было… Прошло, таким образом, много месяцев. Я уже говорил, в тридцать втором году мы собрали богатый урожай, и колхозники обеспечились зерном сверх необходимых потребностей. Зимой того года, после ледостава, собрался Половников на кузнечной лошадке монгольской породы в Томск, чтобы продать несколько мешков зерна. Тут, напрямую, по хорошей санной дороге световой день езды. Отправился Степан в поездку с сыном Федей и уже среди ночи другого дня вернулся в Серебровку, не продав ни мешка. Вот вторая загадка… Почему так быстро они вернулись? Почему не стали продавать зерно и привезли его назад?.. Сразу выскажу третью загадку. Спиртного Степан Половников не употреблял, а когда приехал из Томска, вроде бы кто-то из соседей видел, как Федя вытаскивал его из саней будто смертельно пьяного. А утром он уже богу душу отдал… И тут заключается последняя, четвертая, загадка. Сразу после смерти тело покойника обязательно обмывают. Зовут для этой цели, в зависимости от пола усопшего, либо соседских женщин, либо мужчин. Для обмывания Степана Половникова никого не позвали. Почему?..

– Вероятно, сами управились, – сказал Бирюков.

Хлудневский отрицательно повел головой:

– Нет. По христианскому обычаю близким родственникам мыть покойника не дозволяется. Меланья – Степанова супруга – была женщина очень религиозная. Она такого отступничества от принятого обряда ни за какие коврижки не позволила бы. Почему же положили Степана в гроб без обмывания?..

Бирюков, раздумывая, помолчал:

– Да, дед Лукьян, назагадывали вы загадок…

– Сам, Антон Игнатьевич, много лет над ними маюсь. Потому и побежал вчера к Ерошкиной плотине, когда услышал, что там чьи-то косточки разрыли…

Хлудневский хотел еще что-то добавить, но через открытую дверь в сенях послышались шаркающие шаги, и в горницу заглянула бабка Агафья – остроносая старушка, повязанная черным платком.

– Чего так рано? – удивленно спросил дед Лукьян бабку, когда та приветливо поздоровалась с Бирюковым и Кротовым.

– Федя сёдни не в настроении. Принялся читать Новый Завет, да запинается на каждом слове, – ответила старушка.

Закончив разговор с Хлудневским, Антон Бирюков вместе с Кротовым направился к Федору Степановичу Половникову. Солнце уже клонилось на закат, когда они вошли через калитку в просторную половниковскую усадьбу. На двери дома висел большой амбарный замок. Кротов, обойдя сеновал, заглянул в огород и, не увидев там хозяина, высказал предположение, что Половников отлучился до магазина и вот-вот вернется домой. Решили подождать.

Рядом с усадьбой Половникова стоял кирпичный жилой дом. Таких домов в Серебровке насчитывалось больше десятка. Строил их колхоз для молодоженов и для приезжих горожан, надумавших работать в сельском хозяйстве. Во дворе, густо заросшем высокими лопухами, разбитная полнотелая молодка в пестреньком безрукавном халатике сжигала на костре большие картонные коробки, разбросанные по двору в самых разных местах. Вокруг костра суетились черноголовые мальчишки, один другого меньше. Пробираясь через лопухи за очередным ящиком, женщина беззаботно напевала:

На дальней станции сойду – трава по пояс.

Войду в траву, как в море, босиком…

Участковый показал взглядом на женщину:

– Шура Сластникова, по прозвищу «Веселая вдова». Дояркой работает.

– Откуда у нее столько ящиков? – спросил Антон.

– Из магазина. До Указа по преодолению пьянства Шура выпивкой увлекалась, за детьми доглядеть некогда было. Купит в магазине полную коробку вермишели, выставит ее утром своим «козлятам» – они до вечера этот полуфабрикат, как лакомое угощенье, до дна схрумкают.

– Это все ее дети?

– А чьи же. «Семеро козлят» Шура их называет. Приехала в Серебровку из города с мужем и четырьмя мальчуганами. Муж в первый год, упав с лошади, разбился насмерть. Похоронила его и с приезжими строителями-шабашниками еще троих прижила. Любопытно: одни мальчишки рождаются… – Кротов подошел к изгороди и окликнул женщину: – Шура!..

– Чего, Федорыч?.. – оглянувшись, с удивлением ответила Сластникова.

– Ты почему сегодня не на ферме?

– Детский садик на профилактику закрыли. Чтобы не растерять «козлят», уже третий день работаю заместителем бригадира по половой части.

– Что?..

– Пол в бригадной конторе мою!

– Тьфу, твою-занозу!.. – осуждающе сплюнул участковый. – И зачем при своем легкомыслии такой приплод завела?

– Назло капиталистам! Начнут вот американцы СОЮ сыпать, кто тебя, старого, защитит? А у меня, погляди… – Сластникова белозубо улыбнулась. – Вон сколько ракетчиков подрастает!