Цветы зла. Продолжение Крайней мазы (СИ)

Марье Ивановне захотелось прижать этого большого глупого мальчика к груди. "Если бы он налил мне конька, нет, аперитива, - улыбнулась она, - я бы, пожалуй, не устояла".

Ее улыбка вывела Эгисиани из прострации. Вглядевшись в лицо женщины, он позвонил в колокольчик. Через пять минут столик был уставлен яствами, бутылками и бутылочками. Центр его заняло блюдо с фруктами, возглавляемыми вальяжным ананасом (корзины с цветами слуги поставили рядом с Марьей Ивановной). Осмотрев получившееся великолепие, Эгисиани, однако, остался недоволен и, попросив прощенья у собеседницы, удалился, как он сказал, на пару минут.

Марья Ивановна использовала его отсутствие для приведения чувств и мыслей в относительный порядок.

"Судя по всем, он поэт в душе, - думала она, прикрыв глаза. - Поспорил с другом, что вырвет Кристину из темного царства, и вырвал. Разбудил царевну. Потом прямые их жизней пересеклись, и они на время стали счастливыми на миг... И потом, этот мальчишка и поэт, не захотел любви продажных женщин, женщин, которые готовы на все ради полуторачасового царствования в его ресторане. Как я его понимаю... Он увидел меня и понял, что, может быть, со мной он сможет подняться выше, чем поднимался с Кристиной...

А Смирнов? Я же клялась ему в верности?

Ну и что, что клялась? Если я хоть разик не передохну, не изменю с хорошим человеком, ему же хуже будет - не прощу я ему своей верности. И как нежно я буду любить его потом, когда у него вырастут такие маленькие, такие миленькие и совсем незаметные рожки!

Но сначала надо все у этого мальчишки выведать. Если я явлюсь домой с пустыми руками, Смирнов все поймет...

Он и так поймет. По глазам. Ничего, глазки мы подведем по-новому, и он ничего не увидит..."

Эгисиани вернулся раздраженным.

- В чем дело? - спросила Марья Ивановна, обеспокоившись.

- Да так. Один подвыпивший господин требовал впустить его в ресторан, говорил, что каждый день здесь обедает и потому имеет право. Давайте, что ли выпьем и закусим? Оленина по-чухонски уже готовится.

Они выпили, поели. Закурив затем сигарету, Марья Ивановна, попросила продолжить рассказ о Кристине.

- Знания умножают печали, - вздохнул Эгисиани. - Но вижу, вам важно все знать. Ведь это первое дело вашего агентства?

- Да, первое, - зарумянилась женщина.

- Я наводил справки и выяснил, что детективного агентства "Дважды два" не существует, по крайней мере, легально... Но надеюсь, что с моей помощью оно станет известным по всей Москве и области. Так слушайте...

Был среди моих знакомых один мерзкий тип... Впрочем, о нем позже. В общем, после того, как я выяснил, что ни родственники, ни соседи Кристины к ее смерти отношения не имеют, я задумался о тех людях, с которыми она общалась, выполняя заказы по оформлению ресторанов, кабачков и прочих мест приятного времяпрепровождения. Как я тебе уже говорил, - Марья Ивановна доброжелательно улыбнулась, дав добро обращению на "ты" - Кристина работала в основном с моими друзьями. А им я верю, как себе. Так что проверить мне надо было двоих-троих человек, которых я плохо знал. И я пошел в их заведения. И в первом же из них понял, что именно его владелец убил Кристину...

- Так сразу и понял? - Марья Ивановна задала вопрос лишь только затем, чтобы согреть сердце собеседника своим мелодичным голосом. Коньяк вовсю резвился в ее непривычном к алкоголю теле.

- Да сразу. Я увидел его и увидел ее, увидел по интерьеру, созданному ею. Они - хозяин и дух Кристины - были как... как топор и сад. Да, как топор, затупившийся от беспрестанного употребления, и неувядаемо цветущий сад. Увидев его, человека низменного, не знающего, что такое любовь, что такое красота, что такое ожидание чуда, что такое высокое вожделение, я понял - они столкнулись. Кристина и он... И первой пошла на столкновение она. Она создала ему антипода. Она превратила его логово, в котором царствовали похоть, обжорство, тупость и жестокость, в нечто удивительное, - Эгисиани, укрощая чувства, замолчал на несколько секунду. Взяв себя в руки, кротко улыбнулся и продолжил: - Мы сходим туда когда-нибудь. Представляешь, там, как и везде, висят картины, есть растения, там обычная драпировка, все на первый взгляд обычное. Но все это так гармонично подобрано, что врывается в тебя и делает другим... Я спрашивал, как ей удалось достичь этого. Кристина ответила: "Это мой маленький профессиональный секрет"... Но я был настойчив, и она кое-что показала... Я увидел это через лупу, которую она, видимо, намеренно взяла с собой...

- Через лупу? - поинтересовалась Марья Ивановна только лишь для того, чтобы Эгисиани вспомнил о ее существовании.

- Да, через лупу. Она подвела меня к стене, вручила лупу и попросила посмотреть на обои. Я посмотрел. Представляешь, сверху донизу они были покрыты стихами. Я запомнил один из них:

Ничто не уничтожит

огня, который гложет

Мне грудь.

Но он любовь не может

В тебя вдохнуть...

- Это Абеляр, - сказала Марья Ивановна. - Его кастрировали, и после этого он всю жизнь мучил жену ревностью. Даже пояс верности заставлял носить. Мне Смирнов рассказывал, он любит этого поэта.

- Да, я знаю это от Кристины, - кивнул Эгисиани и продолжил:

- В общем, все обои, меню, панели, даже кафельная плитка на кухне и туалетах,- все было покрыто невидимыми невооруженному глазу стихами о любви. Когда я с сарказмом сказал, что, вряд ли до человеческого сознания может дойти то, чего не видно, она улыбнулась и попросила меня на секунду прижаться ухом к столу. И что ты думаешь? Я услышал едва различимую музыку! Да, она была едва различимой, но тем менее было ясно, что это прекрасная музыка, музыка, доходящая до души и заставляющая ее колебаться в унисон себе... Потом, когда мы ушли, она сказала, что там еще много всяких таких штучек. Особой частоты освещение, особые покрытия, особые кондиционеры...

- Если все это так на самом деле, то почему хозяин в нее не влюбился?

- Понимаешь, не все люди могут влюбляться, так же, как не все цветы могут цвести на всех почвах. Если в детстве тебе не указывали на вечернее небо и не говорили: "смотри, как красиво!", то ты никогда и нигде не увидишь красоты. Точно так же ты не никогда полюбишь, если твои родители не признавались друг другу в любви и не говорили тебе "как я люблю тебя, доченька!". И этот человек не мог полюбить. Он понимал - есть что-то такое, что никогда не войдет в него живительным чувством. Он был животное, и потому все эти невидимые стихи, неслышимая музыка вылезали из него животным образом.

- Он изнасиловал ее?

- Да, - нахмурился Эгисиани. - И пригрозил, что убьет ее дочь, если она пойдет в милицию или скажет мне. И Кристина отравилась.

- А ты откуда обо всем этом знаешь?

- Он сам рассказал мне.

- Ты убил его?

- Нет. Мне не надо убивать. На это у меня есть люди. Я только попросил прикончить его в живописной местности на вечерней заре. Попросил поставить на колени, перерезать горло и держать за волосы, чтобы, умирая, он мог видеть, как прекрасен закат.

Некоторое время Эгисиани темно молчал, рассматривая охотничьи ножи, висевшие на противоположной стене, затем невесело улыбнулся и сказал:

- После ее смерти и смерти этого человека, я почувствовал, что возвращаюсь. Возвращаюсь в ту среду, где даже прекрасное служит животным чувствам. Мне стало нехорошо на душе, я понял, что не смогу более жить так, как жил. И я решил умереть. Решил и неожиданно ясно понял, как логично это решение. Ведь у меня никого нет на этом свете. Мама с отцом давно умерли, брат с сестрой тоже. И Кристина тоже там, с ними. И я начал готовится. Отдал распоряжения, нашел преемника...

"И тут появилась я", - подумала Марья Ивановна, теплея сердцем.

- И тут появились вы... - повторил Эгисиани. - И я понял, что это Кристина с того света сделала так, что мы встретились...