Роковой дом

Он серьезно кивнул.

— Город, где царит Богиня игры, неизбежно привлекает к себе двуногих пресмыкающихся, как солнечное тепло притягивает ящериц. Виной тому не игра и не страсть к игре; страсть к золоту — вот причина!

Сильвия заметила, что он сильно побледнел.

— Как центр азартных игр Лаквилль уступает только Монте-Карло. Но если Монте-Карло еще и курорт, если там проводят досуг различными способами, то в Лаквилль приезжают исключительно играть. Вам, разумеется, нравится Казино, там празднично и красиво, но не случайно оно было сценой многих и многих трагедий. Знаете ли вы, как относятся к Лаквиллю в Париже?

— Нет… Я впервые услыхала о Лаквилле на прошлой неделе.

— Все парижские торговцы, без единого исключения, подписали петицию к правительству с просьбой отменить игровую концессию.

— Поразительно! — Сильвия была искренне удивлена.

— Простите, но ничего поразительного тут нет. Те деньги, которые попали бы в карманы торговцев, текут в кошельки анонимных акционеров Лаквилльского Казино. Конечно, держатели отелей находятся в ином положении, чем торговцы. Им Лаквилль не особенно мешает. Он расположен так близко к Парижу, что иностранцы, посетив Казино, на ночь возвращаются обратно в парижские гостиницы. Совсем переселяются в Лаквилль только самые закоренелые игроки.

Он уставил на Сильвию многозначительный взгляд, и она снова почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

— Да, я догадываюсь, о чем вы думаете, мадам. Увы, такова позорная правда, я один из этих несчастнейших, Богом забытых созданий — я закоренелый игрок.

В голосе графа звучала приглушенная боль с оттенком гнева. Охваченная жалостью Сильвия сочувственно вгляделась в его суровое и печальное лицо.

— Я расскажу вам в двух словах свою историю, — продолжал он, уселся рядом с мадам Бейли и стал палкой чертить на каменном полу воображаемые узоры. — Мне предназначалась карьера, которую я считаю самой завидной и приятной — карьера дипломата. Вы обратили внимание, как я говорю по-английски? Так же хорошо я владею немецким и испанским. Затем случилось несчастье, умерла моя нежно любимая матушка, и я унаследовал от нее несколько тысяч фунтов. Я тяжело переживал свое горе, к тогу же был тогда ничем не занят. Приятель уговорил меня отправиться в Монте-Карло. Две недели, проведенные там, изменили мою жизнь… сделали меня никчемным лоботрясом, как сказали бы англичане. Нужно ли после этого удивляться, что я прошу вас уехать?

Это признание тронуло и удивило Сильвию. Его слова звучали искренне, во взгляде сквозило смирение, на лице была написана мука. Под загаром Поступила бледность, черты обострились.

Сильвия произнесла тихо:

— Очень любезно с вашей стороны рассказать мне все это, и я должна благодарить вас за предостережение.

Но граф де Вирье, пропустив ее слова мимо ушей, продолжал:

— Дама, с которой вы в прошлый раз посетили Лаквилль, — я имею в виду польскую даму — я хорошо запомнил. В последние три года я видел ее летом в Монте-Карло, Спа и Экс-ле-Бене. Разумеется, я не удивился, встретив ее здесь, но — признаюсь, мадам — был немало поражен тем, что рядом с нею находится… — тут он помедлил, — молодая английская леди. Вы, вероятно, обиделись бы, скажи я вам, что мне пришло на ум, когда я увидел вас в Казино?

— Едва ли, — мягко отозвалась Сильвия,

— Мне показалось, мадам, что передо мной лилия, взошедшая на поле, которое густо заросло буйными и высокими сорняками, а скорее даже ядовитыми растениями.

— Но я не могу сейчас уехать! — воскликнула Сильвия. Слова и серьезный тон собеседника действительно произвели на нее глубокое и тягостное впечатление.

— На меня обиделась бы моя подруга, мадам Вольски. Неужели, если я останусь и даже буду делать иногда мелкие ставки, непременно случится какая-нибудь беда?

Она посмотрела на него умильно, как дитя. Но Сильвия была не ребенком, а очень красивой молодой женщиной, и сердце графа де Вирье забилось быстрее. Тьфу, глупости! Время, когда он любил и добивался взаимности, минуло навсегда.

Приняв на себя роль советчика, француз руководствовался исключительно человеколюбием. Нежная, безыскусная привлекательность Сильвии тронула его сердце, поэтому он счел нужным дать ей наставление, которое считал крайне полезным.

— Я не так глуп, чтобы утверждать, будто все, кто посещает лаквилльское Казино — закоренелые игроки, — медленно произнес граф. — Мы, французы, легко относимся к развлечениям и, не сомневаюсь, немало добропорядочных парижских буржуа приезжают сюда, выигрывают или проигрывают несколько франков, и никому от этого нет никакого вреда. И все же я обещал самому себе, что открою вам глаза на опасность…

Выходя наружу, на яркий солнечный свет, Сильвия чувствовала, что у нее появился друг — настоящий друг — в лице графа де Вирье. Это странное ощущение было ей настолько приятно, что она не решалась себе в этом признаться.

Большинство мужчин, которых она встречала, с тех пор, как стала вдовой, обращались с ней, словно с милым ребенком. Многие флиртовали просто ради удовольствия пофлиртовать с хорошенькой женщиной, другие — сознавала она с негодованием — начинали проявлять к ней интерес, когда выяснялось, что она владеет немалым состоянием. После смерти мужа Сильвия получила несколько предложений Руки и сердца, но ни один из тех, кто признавался ей в любви, не рассказывал о себе столько, сколько этот Француз.

Слова графа тронули и заинтриговали ее, тем более, что вел он себя крайне сдержанно. Не так уж долго пробыв на «Вилле дю Лак», Сильвия успела заметить, что граф знаком со многими постояльцами, но ни с кем из публики, весело щебетавшей в столовой отеля накануне вечером, он не вступал в близкое общение.

Перед тем, как войти в отель, Сильвия остановилась и взглянула графу прямо в лицо.

— Я должна благодарить вас, — заговорила она робко, — за любезное предостережение. Знаете, у нас, в Англии, есть пословица: «Кто предупрежден, тот вооружен». Поверьте, я не забуду того, что вы сказали. Конечно, этот разговор останется между нами.

Граф мгновение молча рассматривал ее, а потом выразительно произнес:

— Боюсь, правда обо мне известна всякому, кто проявляет интерес к моим делам. Уверен, например, что ваша польская подруга знает обо всем. Перед вами человек, потерявший все свои деньги до последнего гроша, никогда и нигде не работавший и живущий за счет сердобольных родственников.

Ни разу прежде Сильвия не слышала такой горечи в человеческом голосе.

— Лошадь, которую вы видели утром, — продолжал он, — принадлежит не мне, а моему зятю. Мне присылают ее каждый день, потому что сестра любит меня и считает, что прогулки верхом необходимы мне для здоровья, мой зять — великодушнейший из людей, но он не дарит мне лошадь, так как опасается, что я ее продам, а деньги пойдут на игру.

Наступила длительная неловкая пауза. Затем граф продолжил, уже более бодрым тоном:

— А теперь, мадам, до свидания, и простите, что навязал вам свои личные горести. Обычно я не позволяю себе этого с людьми, которых не имею чести близко знать.

Сильвия поднялась в свой номер. Разговор тронул ее и взволновал. Никогда прежде ей не приходилось заглядывать в глубины чужой души.

Жизнь полна загадок, она похожа на паутину из множества тонких, едва видимых нитей. Эта удивительно откровенная, и в то же время ни к чему не обязывающая беседа с посторонним человеком — более того, с иностранцем — заставила Сильвию понять, как мало, в сущности, люди знают друг о друге.

Как мало, к примеру, она знает о Билле Честере — впрочем, о нем, наверное, и знать нечего. И об Анне Вольски ей почти ничего не известно! Они подружились, а ведь Анна не доверила Сильвии ни одного своего секрета. Сильвия не знала даже Домашнего адреса своей подруги.

Сильвия чувствовала, что между нею и французом, которого она впервые увидела всего неделю назад, возникла неразрывная связь. Если даже им никогда больше не придется встретиться, она никогда не забудет, что он позволил ей заглянуть в глубины своего изболевшегося сердца. Он приподнял край Завесы, скрывавшей его чувства и сделал это для того, чтобы спасти ее, незнакомую женщину, от беды, которую испытал на себе!