Нефритовый голубь

Первый: зачем преступнику понадобилось брать нефритовую ручку и приносить ее потом своему заказчику? Не служила ли она доказательством того, что поручение благополучно выполнено? Бог весть…

И второй: с момента убийства прошел немалый срок, почему же крестный не встретился с кранослицым раньше? Что ж, возможно, последний где-нибудь прятался, скрывался и таился, терпеливо дожидаясь, пока не будет казнен Али Магомедд, и дело об убийстве не получит, таким образом, свое благополучное для настоящего преступника завершение. Теперь же, когда страсти улеглись, ему можно было безо всяких опасений прийти к Иоганну Карловичу и рассказать обо всем.

Только одно никак не укладывалось в голове: неужели крестный, человек отменно добродетельный, прибегнул к грязным услугам наемного убийцы?..

Я прекрасно понимал мотивы, которыми руководствовался Иоганн Карлович, но с этого момента мое отношение к нему, увы, переменилось…

***

На следующий день я зашел к крестному обговорить вопрос увольнения со службы. Держался подчеркнуто сухо, и Иоганн Карлович почувствовал это. Он, верно, догадываясь, к каким выводам привело меня вечернее посещение конторы, быстро, без лишних слов, произвел мне расчет. Раза два, правда, пытался завести речь о моем вчерашнем визите, но я решительно пресекал эти поползновения, не желая вступать в неизбежно тягостные объяснения.

На прощание крестный пообещал, что обязательно будет на вокзале в день моего отбытия в действующую армию.

***

Стоит ли говорить, что настроение у меня было далеко не самое лучшее? Тем не менее я решил провести дни, остававшиеся до отправки на боевые позиции, в развлечениях, не отклоняясь от обычая, исстари соблюдаемого новобранцами армий всех уважаемых государств.

Пил замечательное французское вино «Сен-Рафаэль», играл в теннис на прекрасно оборудованных замоскворецких кортах, сходил в театр «Эрмитаж» на пьеску «Новейший трюк», привлекательную, впрочем, лишь своей откровенной скабрезностью.

Кроме того, съездил с Женей в Питер, где как раз стартовал международный автопробег, организованный Русским автомобильным клубом. Одним из самых именитых (по количеству почетных званий, полученных за освоение технических новинок современности) участников этого автопробега был Котов. В новеньком, только что из-за океана, пятиместном фордовском «Дубль-Фаэтоне» он выглядел очень солидно.

Я искренне пожелал другу счастливого пути и отбыл в Москву.

***

Вскоре, на вокзале я простился со всеми, – родителями, сестрой, племянниками, невестой (да, мы с Мари уже окончательно определились в наших чувствах!), друзьями, – подошел к крестному, который как-то особенно грустно смотрел на меня, сел в купейный офицерский вагон. Я поглядел в окно: Иоганн Карлович стоял поодаль от остальных.

Состав тронулся…

«Жаль, что не проводил меня старый добрый Фун-Ли», – подумал я.

В конце августа он изрядно простудился, и прислал мне, еще не зная, что я уезжаю на передовую, письмо, где были очень трогательные, наивные строчки:

«Как только я выздоровею, господин Феллер, первой моей заботой будет стирка вашего белья, а также чтение самых передовых европейских газет и журналов, способных помочь мне, бедному, малообразованному китайцу, поддерживать с вами содержательную беседу».

Я держал в руках письмо Фун-Ли. Поезд шел по пригородам Златоглавой.

Тогда я еще не мог представить, что вернусь в Москву всего на четырнадцать дней, а затем…

Затем покину ее навсегда.

***

Уже в конце 1914 года я был на австрийском – Юго-Западном фронте.

Перед Новым годом мне принесли посылку, обернутую в твердую желтую бумагу, на которой были нарисованы разноцветные китайские фонарики. В свертке нашел новенькую белую сорочку и два мягких воротничка.

А еще через месяц я получил из дома очередное послание. Его, по семейной традиции, подписали все домашние и крестный. Прежде чем приступить к чтению, я, как обычно, пробежал глазами по ряду автографов: убедиться, что все живы-здоровы. Среди подписей узрел знакомый росчерк Игоря. В письме сообщалось, что он обвенчался в Эльзой. Этого следовало ожидать.

Следующее значительное известие из Москвы поступило в конце лета 1915 года. Я узнал, что Иоганна Карловича убили во время немецкого погрома, учиненного опьяневшими от безнаказанности люмпенами…

О мой крестный, о мой второй отец…

Уже тогда я был уверен: Господь простит ему то, что он являлся тем человеком, по приказу которого убийца лишил жизни полковника Подгорнова.

Выполняя христианский долг, я отправился на поиски лютеранского пастора. Задача оказалась не из легких: наша армия – православная, а стояли мы в крае, населенном католиками. Но в одном галицийском городке, где была небольшая венгерская колония, я нашел-таки пастора и попросил его отслужить по полному чину панихиду по крестному. За совершение требы пришлось отдать этому старому мадьяру с отвислыми усами и крючковатым носом едва ли не четверть месячного офицерского жалования. Пастор, хотя и производил на первый взгляд впечатление человека, полностью поглощенного общением со Всевышним, но, узнав суть дела, мгновенно сориентировался в обстановке и извлек все возможное из своего привилегированного монопольного положения.

***

На могилу Иоганна Карловича я смог приехать только в конце 1916 года, когда провел в Москве две недели.

Это был отпуск, любезно предоставленный командиром полка для женитьбы на Мари. О, как прекрасны первые дни интимной близости с любимой…

В радостях счастливого начала брака я не забывал о родителях. Помнится, очень порадовался тому, что папа, несмотря на преклонный возраст, активно работает в комитете по мобилизации промышленности на военный лад. Мама не отставала от него, занималась в одном из дамских благотворительных обществ составлением списков крестьянок-солдаток Клинского уезда, нуждающихся в безвозмездном получении ручных стиральных машин «Пауля».

Поразился я и кипучей деятельности Жени, моего новоиспеченного шурина, на ниве разрешения многих проблем, порожденных военным временем. Котов возглавлял городскую организацию по помощи беженцам, прибывающим в город из местностей, которые захватил неприятель. Он же руководил масштабной операцией по доставке в Москву бронзовой статуи Бисмарка, представляющей собой изображение «железного канцлера» во весь рост. Данный памятник наши войска вывезли из Восточной Пруссии после летней кампании 1914 года. Кроме того, Женя умудрялся частенько наведываться в Тулу, где разрабатывал противогазы для нашей доблестной армии.

Зашел я и в контору журнала, который еще недавно возглавлял крестный. Посидел в его кресле, с волнением в сердце просмотрел бумаги покойного.

В последнее время он, как выяснилось, занялся кинематографической рекламой, начинавшей составлять серьезную конкуренцию газетной. Иоганн Карлович написал замечательный сценарий, пропагандирующий средство для ращения волос.

Фабула блестящей работы крестного была такова: «Федя хорошо учился в гимназии, но все товарищи дразнили его за „безволосие“ горшком и шаром биллиардным. Проходит некоторое время, и Феде предоставляется возможность сделать хорошую партию, но отсутствие волос не вызывает к нему симпатий избранницы. Наконец, он достает новое средство и волосы тут же, при публике, распускаются веером».

В день, который стал последним в жизни Иоганна Карловича, он понес этот сценарий Ханжонкову. На пути ему встретились погромщики…

Изменения не затронули, кажется, одного только Фун-Ли. Все тот же синий халат, все те же монологи о европейской цивилизации…

А затем пришел 1917 год, началась страшная сумятица. В Петрограде – революция, в стране – долгожданная (как нам объяснили газеты) республика, на фронте – полный бардак. Чуть ли не каждый час можно было ожидать расправы со стороны солдат. Повседневные тревоги вынудили меня почти забыть об убийстве Подгорнова. Тут, однако, произошло событие, которое снова побудило меня к мучительным размышлениям о смерти полковника.