Нефритовый голубь

***

Не стоит вмешиваться в ход событий, так мы с ним и решили.

Полиция продолжала вести дело, но, судя по тому, что сообщали Жене его знакомые, невысокий, томного склада крепыш Коробейников, принявший бразды правления от Тертышникова (тот уехал для поправки здоровья в один из санаториев на Вильдунгенских минеральных источниках в Польше), не преуспел в расследовании, а попросту говоря, топтался на месте.

Эльза понемногу пришла в себя, все чаще стала приветливо улыбаться Игорю. Постепенно привыкали к нему и дети. Родители наши были рады такому счастливому развитию сюжета.

Смерть Подгорнова представлялась мне уже относительно отдаленным событием. Ощущение это усилилось, когда началась война.

***

Движимый искренним патриотическим порывом, я собрался отправиться на фронт вольноопределяющимся. Родители сперва не соглашались отпустить на войну единственного сына. Особенно противилась мама:

– У России много защитников, а ты, сыночек, у нас один.

Я, однако, настаивал на своем. Наконец, папа пристально поглядел на меня, подумал и изрек:

– Что ж… Когда я принимал русское подданство, то тем самым присягал на верность России. Не только за себя, но и за свое потомство. Вижу, что ты, возмужавший сын мой, тверд в достойном всяческих похвал намерении защитить Отечество. Поэтому даю тебе отцовское благословение на это благое дело, – он сурово посмотрел на меня.

Вдруг глаза его покраснели…

Я, в свою очередь, отметил про себя: как же папа похож сейчас на истинного гражданина античного Рима периода расцвета Республики!

Мама, за которой обычно оставалось последнее слово в семейных делах, на этой раз не стала спорить со своим супругом. Она немного всплакнула, дала согласие. Вопрос моего участия в боевых действиях получил благоприятное решение.

Теперь мне предстояло побеседовать с крестным, который помимо всего прочего являлся моим работодателем. А я должен был уволиться со службы.

Позвонил Иоганну Карловичу. Жена его сообщила, что он находится в редакции.

«Опять крестный задерживается на работе», – подумал я.

В самом деле, время было уже позднее: мама с папой не особо торопились в вынесении вердикта по вопросу пополнения огромной русской армии одним-единственным новобранцем.

Я не стал откладывать объяснение с Иоганном Карловичем в долгий ящик и поспешил к нему.

***

Мясницкая, обычно такая шумная, со снующими по ней толпами москвичей самых разных занятий, была в этот час почти безлюдна. Одним из немногих светлых пятен погрузившегося в чуткий, недолгий отдых делового центра города, являлось окно кабинета крестного. Я беспрепятственно вошел в контору, потянул на себя дверь, ведущую в кабинет.

К моему удивлению, она не подалась. Странно…

Насколько я знал, Иоганн Карлович не имел привычки запираться на своем рабочем месте. Я предположил было, что крестный уехал домой, позабыв по рассеянности, свойственной многим светлым умам, выключить свет. Хотел уже отправиться восвояси, но неожиданно из кабинета раздался громкий, какой-то простуженный голос, явно не принадлежащий крестному:

– Итак, я покончил с ним, и теперь сижу здесь, с тобой, – кто-то громко захохотал.

Услышанное мало сказать удивило – оно просто ошарашило меня. Полумашинально я снова попытался открыть дверь. Тщетно. Тогда постучал. Ответа изнутри не последовало.

Я снова постучал, теперь более настойчиво. Молчание. Тут, однако, из кабинета донеслись какие-то звуки, напоминающие долго сдерживаемый, но вдруг прорвавшийся наружу кашель.

Я позвал:

– Иоганн Карлович, крестный, это я, Peter!

Звуки прекратились.

Потом я услышал голос крестного. Иоганн Карлович говорил что-то очень тихо, раздраженно-испуганной скороговоркой, слов я не разобрал.

Затем он замолчал, и после небольшой паузы сказал уже своим привычным голосом:

– Подожди, я сейчас выйду.

Через несколько секунд дверь слегка приоткрылась. В образовавшемся проеме встал Иоганн Карлович. Он был крайне бледен:

– Что случилось, Петя?

Крестный, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке: он глубоко и часто дышал, периодически покусывал нижнюю губу, что всегда было у него проявлением сильного волнения.

Едва я открыл рот, как Бауме прервал меня:

– Приходи завтра, прошу тебя, нынче я очень занят, – сказал он отрывисто. На лбу Иоганна Карловича выступили мелкие, блестящие капельки пота.

Из кабинета снова раздался кашель. Я не смог сдержать естественного в такой неординарной ситуации стремления к познанию, приподнялся на цыпочки, глянул через плечо крестного внутрь комнаты.

Возможно, я повел себя не особенно деликатно, хотя мои действия в значительной степени смягчает то обстоятельство, что я был Иоганну Карловичу далеко не чужим человеком. Иногда, впрочем, небольшая бестактность приносит значительно больше пользы, нежели неукоснительное соблюдение правил хорошего тона.

Так случилось и в тот вечер. Картина, открывшаяся моему взору в кабинете, была, мягко говоря, небезынтересна. Рабочий стол, на чьей поверхности неизменно царил полный порядок, на сей раз очень походил на своего трактирного собрата, за которым буйно гуляет богатый купец-беспоповец с Преображенки, вырвавшийся ненадолго из поля зрения блюдущих аскетизм паствы наставников-вероучителей. Бутылки со смирновской водкой, французской минеральной водой «Vichi», тарелки с салом, кислой капустой, гусятиной, блинами свидетельствовали, что трапеза была в полном разгаре.

В кресле Иоганна Карловича вальяжно восседал ее второй участник – полный человек с оттопыренными ушами и зловещим красным лицом, наводившим на подозрение, что его обладатель совсем недавно парился в бане.

Незнакомец был облачен в новенькую розовую сорочку с белым воротничком, двубортный, явно только что с орехово-зуевской фабрики товарищества Морозовых, пиджак. Он постоянно хлюпал носом, в правой руке поэтому держал голубой носовой платок, а вот в левой – граненую стопку, на треть наполненную прозрачной жидкостью. Увидев меня, незнакомец вульгарно икнул, заморгал глазами, вытер испарину со лба носовым платком.

Больше всего меня в эти мгновения поразило не обилие снеди, и даже не этот столь непохожий на обычных солидных внешностью и приятных манерами посетителей Иоганна Карловича человек, а один небольшой предмет на бардовом бархате, покрывавшем стол крестного.

Нефритовая ручка…

Та самая, которая исчезла с тела убитого Подгорнова. В последнем я был более чем уверен. Ведь по роду своей деятельности знал толк в самых различных товарах. Такие ручки старинной работы в Москве никогда не продавались, и я ни у кого их не видел, хотя посещал по рекламным делам многих и многих людей.

Все это я заметил и осмыслил за считанные секунды: мне всегда были свойственны живая наблюдательность и способность к быстрому, исчерпывающему анализу. Возможно, я успел бы рассмотреть что-либо еще, но крестный попер на меня грудью, бесцеремонно оттеснил назад, резким движением захлопнул за собой дверь:

– Умоляю тебя, заклинаю, Петя, забудь о том, что встретил здесь этого господина, – прошептал он свистящим голосом. – Если дело, по которому ты искал встречи со мной, можно отложить до завтра, то, пожалуйста, оставь нас.

Что я мог ответить? Просто откланялся, не пытаясь задавать какие-либо вопросы. Да, и как я считал, особой необходимости в том не было.

Неестественное поведение Иоганна Карловича, его таинственный гость, слова, им произнесенные, ручка, принадлежавшая полковнику, все это, казалось, проливало свет на произошедшее преступление, причастность к которому крестного была теперь очевидна, для меня.

Иоганн Карлович, видимо, нанял этого человека, чтобы тот радикальным методом избавил его любимицу Эльзу от тирана-мужа. К этому выводу я пришел почти сразу. Не совсем прояснились лишь два вопроса.