Напряжение

- Отчаянный парень. Ну что ж! Он неплохо устроился: две тысячи имеет сам да Клавка почти девятьсот… Старыми, конечно. Около трех на двоих - жить можно. И можно позволить себе иногда такой сабантуйчик.

- Ну, сколько бы они ни зарабатывали, - возразил Олег, - мы должны сложиться и вернуть деньги.

- Что за вопрос… Только я в толк не возьму, с чего бы это Генка? Хлопот… Потом посуду мой… Ну, понимаю, хотел бы с Леночкой встретиться. Так он давно женат, она тоже замужем, да еще и на Сахалине… А ты находчивый парень: не успел появиться и сразу - тост за хозяев. Не промах!

- Когда встречаются друзья, лучше не мешать, - сказала Тамара и вышла.

- Ты убежден в моей находчивости? Соображаешь…

Еще в детстве Олег заметил, что Борькин нос напоминает парус на яхте. Парус остался таким же, только вырос и, должно быть, хорошо реагировал на ветер.

- Ну, так как твоя жизнь молодая? Все в своей милиции? Сыщик? Шерлок Холмс? Хм… Романтично… Но в девятнадцатом веке, а не сейчас. Знаешь, в школе ты так здорово учился, что я тебе даже немного завидовал, теперь могу признаться. И я не мог предположить, что ты выберешь такой… странный путь. Но вам, наверно, хорошо платят?

- Да как тебе сказать? Меньше, чем академику, но больше, чем профессору.

- Серьезно? - Борис сморщил потный лоб, и Олег предположил, что нетрезвая Борькина голова превратилась сейчас в быстродействующую электронно-счетную машину. - И как же у вас? Вам за каждого преступника платят? В отдельности? Или ставка?

- Ну какая там ставка. С выработки. С головы. За каждого отдельно. Причем за глупого меньше дают, за умного - больше. Есть специальные расценки.

- Понимаю, понимаю… Умного труднее разыскать, потому он дороже и ценится. Правильно, логично. Что ж, тогда, может быть, и есть смысл работать.

- Может, пойдешь к нам? Я тебе протекцию составлю.

- Спасибо, но это не для меня… Я, понимаешь ли, тут на распутье стоял. Диссертацию думаю защищать. Год походил в научных сотрудниках. Теперь надо расти. Что такое научный сотрудник? Сам понимаешь, сто десять рублей. А станешь кандидатом - глядишь, триста - четыреста можно будет свободно заколачивать. Смотря на какую должность сядешь. А работа - что сейчас, что потом… Выбрал я тут темку одну, вроде бы ничего, пойдет, начал уже материал подбирать и - отказался. Почему? А вот почему. Пленум по химии прошел! О, брат, это великое дело, на много лет. Сейчас что ни дай, какую абракадабру ни напиши, но про химию - суй, пойдет знаешь как? В общем котле все сварится… Вот я и сменил тему, то есть не совсем сменил, а связал ее с химией…

Олег поморщился и, оставив раскисшего, погруженного в расчеты Бориса, направился к толпе, собравшейся у раскрытого секретера. По рукам ходили фотографии, вынутые Генкой из альбома.

Каждый год, весной, приходил в школу хромой молчаливый фотограф; учителя приводили, построив гуськом, ребят в актовый зал и сажали их на одно и то же место, на сцене, а фотограф несколько раз кляцкал затвором ФЭДа. Через несколько дней, когда удавалось наконец собрать деньги, приносили карточки. Генка хранил их все - первого «б», второго «б», третьего, пятого, восьмого и, разумеется, выпускного, десятого «б».

Фотографии чем-то необъяснимо манят. Они были у каждого, те же самые; может быть, только не весь десятилетний комплект. И все равно, разглядывали так, будто видели, их впервые.

- От жалкого эмбриона к высокоразвитому сознанию, - сказал Генка. - Чем не заголовок к выставке?! Наглядное представление о прогрессе человечества.

- Рост костей еще не свидетельство прогресса, - заметил Олег. - Я уверен, что кое-кто из снятых здесь от эмбриона ушел, а до высокоразвитого сознания еще не добрался…

- Сколько угодно таких, - сказал подошедший Борис.

- А это кто? Рядом с тобой? - спросила Клава Геннадия.

- Это? Олег, не узнаёшь? Я очень хорошо помню: в тот момент, когда фотограф снимал, я Олега за мягкое место - щип! Он так и подпрыгнул.

- Генка всегда был мелким хулиганом, - сказал Олег. - Римма, а это ты! Седьмой класс…

- Нет, восьмой…

- Точно, восьмой. Всем мальчикам нравился вот этот твой завиток.

- Ну, скажешь тоже…

- Уж я-то знаю. Вы не ревнуете? - обернулся Олег к Римминому мужу. - Не надо, это было давно.

- А все-таки нас не так уж много осталось, - сказал Борис, держа перед глазами последнюю фотографию, пятьдесят седьмого года. - Интересно, кто где, кто кем стал… Начинаю со стоящих сзади: Шишмарев Колька. Ну, этот уехал на целину, стал, наверно, комбайнером, наплодил детишек и доволен; Леночка Ковальчук, - Борька замер и покосился на Геннадия. Тот нахмурился, - нашла блестящую партию и живет почти в стране Восходящего Солнца, любящая супруга и мать двоих…

- Перестань, пошляк, - не сдержался Геннадий. Он качнулся к нему, чтобы выхватить фотографию, но Борис успел спрятать ее. - Все, все, все… Мишка Лев - пока неясно: рядовой инженер на рядовом заводе; Сашка Пересветов - вот кто пошел в гору! Увидите, лет через десять Сашка всех нас переплюнет. Он станет министром. Вспомните мои слова. И не мудрено: папа…

- Да, окончив школу, люди пускаются в долгий, марафонский бег жизни, - проговорил Олег.

- А цель? - спросила Римма.

- Кто как ее видит. - Олег подошел к столу, взял бутылку. - Друзья, предлагаю тост за страсть, за щедрость человеческой души. Кто присоединяется ко мне, поднесите рюмки. - И налил первому Геннадию.

Тамара тоже протянула руку и сказала:

- Только мне немножко, я и так уже пьяная.

Кто-то включил радиолу.

- Идемте танцевать, - пригласил ее Олег.

- С удовольствием… Почему, вы произнесли такой тост? - спросила она, заглядывая ему в глаза.

- Ух какие чернущие… Потому что в нашу эпоху это, пожалуй, самое ценное в человеке.

- Ценнее таланта?

- Талант и так всегда щедр.

- Вы правда работаете в уголовном розыске?

- Правда.

- Но это очень опасная работа?

- Нет. Как и всякая другая.

- А вдруг в вас будут стрелять?

- Сейчас это почти исключено. Хотя известный риск есть. Но он есть везде. Идя по улице, вы можете зазеваться и попасть под машину.

- О господи! Не говорите такие ужасные вещи… А ваша работа не заставляет вас перестать верить в добро? Почему вы пили за щедрость души? Значит, по-вашему, ее нет?

- Наоборот, я и все мои товарищи, которых я знаю по работе, оптимисты.

- Я тоже оптимистка. Несмотря на то, что мама мне все время твердит: берегись, люди злы, жестоки, они заставят плакать тебя с твоей дурацкой доверчивостью. Не знаю, может быть, мне везет на хороших людей, но пока я не плачу… А как, по-вашему, отчего люди становятся преступниками?

- У нас - только лишь из-за низких, слабых, плохих, как хотите называйте, моральных устоев. Мы, я имею в виду, конечно, не только милицию, выколачиваем из человека дрянь. И, по-моему, успешно. Но кое-что остается. Самое цепкое, сильное, стойкое «кое-что» - жадность. О, это лютый зверь, от которого столько бед! Прежде всего жадность рождает жажду наживы; жажда наживы ведет к нечестности, нечестность - к преступлению. А всякое преступление - жестокость одного человека по отношению к другому. Теперь ясно, почему я за щедрость?.. А вы студентка, Тамара?

- Какой у вас острый глаз. Недаром Геннадий говорил, что вы проницательны. Я филологиня, университетская.

- Значит, мы учимся с вами в одном и том же месте?!

- Да? Вы тоже на филологическом! Но, наверно, заочно?

- Конечно. Только на юридическом, на втором курсе.

- И я на втором…

Они танцевали в узком проходе между стеной и стульями, задвинутыми под стол, не замечая меняющихся пластинок и натыкаясь на другие пары. Тамара была легка, изящна, и Олегу было приятно с ней танцевать.

Вдруг он спохватился и подвел ее к Борису, развалившемуся на тахте. Борис курил какие-то тонкие, дорогие папиросы, сонно хлопал белесыми ресницами и что-то напевал. Тамара подсела к нему и принялась энергично его тормошить.