Современный детектив ГДР

— Заманить в ловушку! — повторил он презрительно. — Вы что, на луне живете? Мне нужна правда, и только правда. А кроме того, лично вас это вовсе не касается.

— Зато касается человека, который мне близок. Это вы уже успели сообщить.

— Верно ли, что вы, хотя бы изредка, сами водите «вартбург» доктора Николаи?

Она вздохнула и снова откинулась на спинку кресла.

— Раза два, от силы три, с тех пор как мы знакомы. А за последнее время вообще ни разу. И я объяснила вам почему.

— А кто еще ездит на этой машине?

— Кто еще? Да никто, насколько мне известно. Спросите лучше у самого Эгберта, он-то скорей должен знать. А я понятия не имею.

— Ну спасибо, на первый раз довольно.

Крейцер в нескольких словах рассказал ей, что произошло, взял ее адрес и откланялся.

Она проводила его до дверей и глядела вслед, пока он не скрылся из виду. Затем вернулась к себе в кабинет, рассеянно мурлыча: «Зигфрид наш такой красавец, просто нету сил…»

10

— Да, вы правы, в среду у фрейлейн Альвердес были гости. У нее был мужчина.

Фрау Оверман наклонилась вперед и поднесла зажженную спичку к сигарете. Это была рослая брюнетка лет сорока пяти, над верхней губой у нее темнел пушок.

— А вы видели этого человека? — спросил Крейцер.

— Нет, я слышала только его голос. Фрейлейн Альвердес уже взрослая. Может делать, что хочет. Я не привыкла подглядывать за людьми.

— А вы не можете хотя бы предположить, кто у нее был?

— Мочь-то могу. Похоже, что доктор Николаи, с которым фрейлейн Альвердес в хороших отношениях.

Крейцер и Арнольд обменялись беглыми взглядами.

— Это лишь предположение или вы уверены?

Фрау Оверман ткнула сигарету в пепельницу, провела обеими руками по волосам — руки у нее были удивительно красивые, — потом обхватила шею так, что кончики пальцев соприкоснулись сзади, и медленно покачала головой.

— Нет, поклясться я не могу. Доктора Николаи я видела всего несколько раз, да и то мельком, когда он заезжал за фрейлейн Альвердес. Мы с ним обменялись несколькими словами, только и всего. Они были наверху, в комнате у Бригитты. Мужчина говорил очень громко, почти кричал. Они ссорились, во всяком случае, так мне казалось, и, по-моему, это был доктор Николаи. Но раз вы говорите, что фрейлейн Альвердес это отрицает, я тоже начинаю сомневаться.

— А из самого разговора вы ничего не разобрали?

Фрау Оверман пожала плечами.

— Отдельные фразы, без связи. Один раз он закричал: «Не могу я больше это терпеть» — или еще как-то в этом духе, а Бригитта ему очень резко ответила, чтоб он не думал о делах, которые его совершенно не касаются. Спорили они долго, минут двадцать или даже полчаса, и все громче. Я уже думала, не подняться ли, чтобы попросить их говорить немного потише — был уже девятый час, сынишке пора спать, — но вдруг у них все стихло. Я еще раз заглянула в детскую, мальчик уже спал. На детей в этом возрасте шум обычно не действует.

— А о чем они спорили, вы не знаете?

— Нет, меня это не интересовало.

— А вы не слышали, когда этот мужчина ушел от нее?

— Я слышала, как хлопнула дверь, а когда именно, хоть убей, не скажу. У меня был включен телевизор, и я ни о чем больше не думала.

— А какая была передача, не помните?

Фрау Оверман подергала себя за нижнюю губу и задумчиво поглядела на керамического гномика, стоявшего на телевизоре.

— По-моему, какая-то пьеса с Аннегрет Голдинг, она еще там влюбляется в марсианина, ах господи, как это называется…

Она встала, порылась в стопке газет, лежавших на нижней доске журнального столика, покачала головой.

— Ну конечно, газета с программой опять куда-то исчезла. Петер вечно уносит ее в свою комнату. Минуточку, я схожу посмотрю у него.

Она вышла, за стеной послышался скрип дверцы и шелест бумаг.

Крейцер и Арнольд молча глядели в вечереющий сад. Комната, где они находились, лежала на уровне земли, дверь на террасу была открыта. Два желтых садовых стула и сложенный зонт стояли возле невысокой ограды, делившей участок пополам. За террасой виднелся газон и пушистая клумба, на которой доцветали золотые шары и лиловые астры. Высокие темно-зеленые ели, чьи ветви свисали до самой земли, росли в дальнем конце сада, укрывая дом от любопытных взглядов. С соседнего участка доносилось стрекотание садовой косилки, комнату наполнял запах свежескошенной травы и влажной земли.

Фрау Оверман вернулась, держа под мышкой газету, и положила ее на стол перед Крейцером.

— Это был телеспектакль, он назывался «Дети Венеры». Начало в двадцать, конец в двадцать один сорок.

— Стало быть, вполне возможно, что этот человек ушел в двадцать один час.

— Возможно-то возможно, но он мог с тем же успехом уйти и после двадцати одного.

— Никакой машины вы не видели?

— Вы хотите спросить, на чем он уехал?

— Да, именно это. — Крейцер старался выглядеть как можно спокойнее.

— Точно я не могу сказать. — Фрау Оверман взглянула на обоих и смущенно улыбнулась. — Но помнится, перед домом взревел мотор, когда этот человек ушел.

— Из окна вы ничего не видели?

— Нет, шторы были задернуты, я сидела на тахте и ноги укрыла пледом. Спектакль меня очень увлек. Да и чего ради я стала бы глазеть из окна? Я и от природы не очень любопытна. Мужа моего это доводило до белого каления. Он считал, что это неженственно. Я проявляла недостаточно интереса к его похождениям, а он считал это равнодушием. Да, в жизни делаешь немало глупостей. Вы уж извините… — Она глубоко вздохнула и вдруг прямо на глазах как-то увяла.

Крейцер и Арнольд растерялись и не знали, что отвечать. Воцарилось молчание. Арнольд крутил в руках свой портсигар, открыл его, предложил сигарету фрау Оверман и дал ей огня. Она несколько раз глубоко затянулась, и лицо ее стало приветливым, как прежде.

— Извините, пожалуйста, — повторила она и улыбнулась. — Еще вопросы у вас есть?

Крейцер кивнул.

— Какое впечатление производит на вас фрейлейн Альвердес?

— Очень хорошее. Она живет у меня вот уже три года и ни разу, например, не дала мне повода упрекнуть ее в неискренности. Скорей наоборот. Иногда она так откровенно высказывает свое мнение, что некоторые ее за это даже недолюбливают. Я пыталась ей втолковать, что с такой прямолинейностью она только наживает себе врагов, но без всякого успеха. Она вбила себе в голову, что каждый, кто ее спросил о чем-нибудь, должен услышать в ответ самую неприкрашенную правду. А если кого это не устраивает, тот пусть катится подальше, она и без него обойдется. Человек она очень трезвый и рассудочный, чувства там всякие — ну как раньше у молодых девушек — это не для нее. Об этом она и слышать не желает, а если случайно зайдет речь, становится колючей и тотчас меняет тему. У нее критический ум, она хладнокровно высчитывает, как для нее будет лучше, и ведет себя соответственно. Может, это прозвучит чересчур грубо, но, по-моему, она хороший мужик. Аккуратна, не мотает деньги, всегда готова помочь другим. И отчего бы ей не завести друга сердца, не поразвлечься немного? Молодость пройдет быстро, дети и муж потребуют внимания, а для себя и времени не останется.

Фрау Оверман откинулась в кресле и провела кончиками пальцев по лбу.

— Как вы полагаете, почему она не сказала нам правду?

— На этот вопрос я при всем желании не могу ответить. Не знаю, какие у нее могли быть причины. Мне вся эта история не понятна.

— Скажите, фрау Оверман, вы не могли бы уделить нам еще немного времени. Я хотел бы пригласить вас на небольшую автопрогулку. Не дольше чем на час, потом мы, разумеется, доставим вас обратно. Этим вы окажете нам большую услугу.

— С удовольствием. Часом я вполне могу пожертвовать, если вам от этого будет польза. А что я должна делать?

— Я хочу знать точно, был здесь доктор Николаи или не был. А подробности я сообщу вам по дороге.