Дань смельчаку (Погребальный звон по храбрым)

Когда дверь снова щелкнула замком, я лежал на койке, уставившись в низкий потолок. Возле кровати появилась Мадам Ню. В глазах ее стояли слезы, когда она опустилась на колени и взяла меня за руку:

- Эллис, я не знала, что они так с тобой поступят. Не знала.

По какой-то не очень понятной причине я ей поверил, может быть потому, что ни разу в жизни мне не было так приятно оттого, что надо мной плакала женщина.

Я сказал:

- Все в порядке. Ведь я в конце концов не развалился на части, не правда ли?

Она беспомощно зарыдала, прижимаясь лицом к моей груди. Я принялся очень осторожно гладить ее по волосам.

* * *

Следующие недели превратились в странную фантастическую череду, к которой я очень быстро привык. Я все так же сидел в одной камере с Сен-Клером, и каждое утро, ровно в шесть, нас вдвоем отводили в Идеологический центр. Там нас рассаживали по крошечным кабинкам, выдавали наушники, и начиналось прослушивание бесконечных магнитофонных лент.

Теоретическая болтовня касалась одного и того же. Сначала Маркс и Ленин, а затем Мао Цзэдун - до тех пор, пока его болтовня не начинала сочиться у нас из ушей. Практически ничто не задерживалось в моей голове, хотя годы спустя я вдруг стал замечать, что спорю, применяя марксистскую терминологию. В этом отношении мне сильно помогал Сен-Клер. Именно он указал мне на несоответствия и неточности работ Маркса. А также заимствования. Например, все, что немецкий еврей написал о войне, было почерпнуто из известной работы Сунь-Цзы "Искусство воевать", написанной в пятисотом году до нашей эры. Как говорили иезуиты, раз украл - все украл, поэтому с тех пор я никогда не придавал значения работам этого "великого" человека.

Пять часов в день отводилось изучению китайского языка. В одном из разговоров Чен-Куен сказал, что это должно сблизить нас, помочь достичь взаимопонимания, - объяснение, не имевшее для меня ни малейшего смысла. Но я всегда неплохо справлялся с языками, к тому же это было неплохим времяпрепровождением.

Каждый день устраивались длительные "инструктажи" с Мадам Ню, о которых Сен-Клер просил меня подробнейшим образом рассказывать вечером. Генерал обучал меня каратэ и айкидо, подробно останавливаясь на длительных и сложных дыхательных упражнениях. Все это должно было послужить на пользу моему здоровью и помочь нам в один прекрасный день "ломануться отсюда" - такова была любимейшая фраза Сен-Клера.

Он был оригинальнейшим из людей. Он прекрасно знал философию, психологию, разбирался в военной стратегии, начиная с Сунь-Цзы и By Чи и заканчивая Клаузевицем и Лидделем Хартом, читал наизусть огромные отрывки из литературных и поэтических произведений в особенности, к которым испытывал глубочайшее почтение. Он настаивал на том, чтобы мы разговаривали между собой по-китайски, и даже обучал меня игре на гитаре.

Своей брызжущей через край энергией он заполнял каждую минуту своего и моего существования. Сен-Клер напоминал мне посаженного в клетку тигра, ждущего момента, чтобы совершить смертельный прыжок.

Я как-то попытался охарактеризовать его, но смог подобрать лишь такие эпитеты, как остроумный, привлекательный, смелый, совершенно неразборчивый в средствах, аморальный. Все, что я знал и во что до конца верил, так это то, что он был самым завершенным из тех людей, которые встречались на моем пути. Если кто и жил совершенно спонтанно, следуя за тропкой, высвечивающейся в данную секунду перед глазами, так это был генерал Сен-Клер.

* * *

Самой странной составляющей всего этого периода была моя связь с Мадам Ню.

Каждый день меня приводили на второй этаж монастыря, в ее кабинет. Возле дверей всегда стояло двое охранников, но в комнате мы были одни.

Это было очень удобное помещение - к моему удивлению, - хотя теперь я думаю, что все дело было в обстановке. На полу - китайские коврики, современный стол и крутящиеся кресла, шкаф для бумаг, акварели на стене и еще - крайне практичная кушетка, какие стоят в кабинетах психотерапевтов. Обитая черной кожей.

С самого начала стало ясно, что это психоаналитические сеансы. Что Мадам Ню должна залезть мне в печенки.

Не то чтобы я очень возражал, потому что сеансы моментально превратились в игру в вопросы и ответы - мои ответы, - ведь играть мне очень нравилось, так же как и находиться подле Мадам. Быть рядом.

С самого начала она была несколько отстранение и спокойна, сразу настояла на том, чтобы называть меня Эллисом, и ни словом не обмолвилась о срыве возле моей постели в тот вечер, когда меня выпустили из Клетки.

Но я никак не мог избавиться от того странного сна, эротической фантазии - такой правдоподобной, что даже, когда Мадам Ню просто вставала и потягивалась или отходила к окну, положив руку на бедро, эти жесты пробуждали во мне дикую страсть и пульс толчками рвал вены на руках.

Большинству вопросов я не сопротивлялся. Детство, отношения с дедом, школьные годы, в особенности проведенные в Итоне, приводили ее в восхищение. Ее удивило, что опыт Итона не превратил меня в воинствующего гомосексуалиста, и, задавая "тонкие" и несколько абсурдные вопросы о мастурбации, она добивалась только того, что я начинал хохмить изо всех сил.

Таким образом прошел целый месяц, и мне наконец стало казаться, что Мадам становится все более и более нетерпеливой. Как-то она резко поднялась на ноги после очередной сальной шуточки, сняла гимнастерку и отправилась к окну, где и встала в тусклом полуденном свете. Такой рассерженной я ее никогда не видел.

С моего места было видно, что ее груди очень хорошо смотрятся без такой "западной" части туалета, как бюстгальтер, и я наблюдал за тем, как напрягаются соски и как солнце просвечивает сквозь тонкую материю.

- В каждом мужчине, Эллис, уживаются три человека, - сказала она. Тот, кем мужчина кажется окружающим, тот, которым он кажется самому себе, и тот, которым он является на самом деле. Твоя главная ошибка состоит в том, что ты пытаешься составить мнение о человеке по его внешнему облику.

- Вы уверены? - переспросил я иронично.

Она развернулась в ярости, но сумела сдержаться и прошла к дверям.