Третий апостол

И Арвид поехал в Луцис.

По приезде он связался с коллегами из республиканского Министерства внутренних дел и два дня сидел над старыми делами о деятельности лесных бандитов в 1945–1947 годах в этом районе. Особо интересовался Арвид верными братьями и Черным Юрисом.

Сами по себе эти папки с документами были занимательны, если допустимо употребление этого слова применительно к жутким и кровавым историям, от которых волосы вставали дыбом. Но какой-нибудь связи между событиями, запечатленными в этих делах, и личностью Бориса Яновича Казакис не обнаружил.

«Нет, — решил Арвид, — здесь ничем стоящим не светит. Зацепись Маркерт каким-то боком за эти бумажки, крючок этот гулял бы с ним вместе до самой смерти. Не там ищем, не там… Случай этот необыкновенный, значит, и противопоставить ему необходимо нечто из ряда вон выходящее. Но что?»

На этот вопрос не было у Казакиса и видимости ответа. Он повздыхал-повздыхал, сложил в сторону архивные дела. Рабочий день близился к концу… Арвид сдал материалы, поблагодарил сотрудника архива, помогавшего ему, и отправился на улицу, где много лет назад проживал профессор Маркерт. Адресом Казакис запасся заранее.

— Даже и сейчас, когда прошло столько лет, не могу со всей уверенностью утверждать, что это был именно он… Может быть, я и ошибся тогда, как знать. Скорее всего, ошибся. Не такой был человек доктор Маркерт, чтоб якшаться с недобитым отребьем. Я ведь воевал вместе с ним в Испании. И потом, ни разу больше не встретил я этого Ауриня, нигде он себя не обнаружил. Пытался навести справки. Все сводится к тому, что оберштурмфюрер Малх Ауринь был убит во время ликвидации курляндской группировки гитлеровцев, в сорок пятом году.

— Вы знали его еще до войны? — спросил Казакис.

— Да, — ответил Андерсон, — я знал Малха еще мальчишкой. Мой отец батрачил у старого Ауриня и всю жизнь мечтал, что выучит меня на учителя, что хоть я, один из четырех его сыновей, не буду батраком. Что ж, это ему почти удалось.

— Почему «почти», Рудольф Оттович?

— Образование свое я завершил уже при Советской власти, после войны, отца тогда не было в живых. А из Луцисского университета меня выставили за «красную пропаганду». Уже потом узнал, что дело на меня завели по доносу отца Малха. На каникулах я вел опасные разговоры с его рабочими. Вот я и вылетел из своей alma mater. А тут случились события в Испании. Мадрид, Теруэль, французские лагеря для интернированных республиканцев и бойцов интернациональных бригад. Когда перед восстановлением в Прибалтике Советской власти приехал домой, молодой Малх Ауринь щеголял в мундире айзсарга [6]. Летом сорокового года он исчез. Увидел я Малха снова лишь в сорок третьем, в Саласпилсе.

— Вы были в этом концлагере?

— Да. Меня оставили для подпольной работы, в конце сорок третьего я попал в облаву. Провокатор сообщил в гестапо о моем участии в испанской войне. Большего известно не было, но и этот факт оказался достаточно веским, чтоб отправить меня в лагерь смерти.

— При каких обстоятельствах видели вы там Малха Ауриня?

— Он прибыл за партией заключенных. Отбирали самых здоровых. Видимо, для производства неких особых работ. Ни об одном из отобранных мы больше ничего не слыхали.

— Вы уверены, что это был он?

— Конечно! Я видел его совсем близко и слышал голос. Теперь хозяйский сынок был облачен в мундир штурм-фюрера, это ему потом дали «обера», видимо, неплохо служил Гитлеру молодой Ауринь. И самое главное: лагерные немцы называли его по имени, как старого доброго приятеля.

— Хорошо, — сказал Арвид, — с этим более или менее ясно, Рудольф Оттович. Теперь расскажите, пожалуйста, еще раз, только со всеми подробностями, о той вашей встрече с профессором и подозрительным человеком.

— Не знаю… Это он мне показался подозрительным… Но я расскажу обо всем по порядку. Дело обстояло так. Доктор Маркерт тогда жил напротив меня. Вот этот дом он занимал. Дом, как видите, большой, сейчас в нем детский сад. Но тогда, в сорок седьмом году, пригодна для жилья была только треть. Вот в этой трети и обитал Борис Маркерт со свояченицей и новорожденной дочерью. Во дворе стоял флигель, сейчас его нет, снесли, там разместили детскую площадку. Во флигеле жила одинокая женщина, она была портнихой.

— Вы не помните, как ее звали?

— Как не помню? Ее звали Мария Ефимовна Синицкая.

— Синицкая?

— Совершенно верно.

— Хорошо. Продолжайте, Рудольф Оттович.

— Тогда я шел из хлебного магазина, где получил по карточкам хлебный паек. Шел по той стороне, где жил Маркерт. Вон там, немного не дойдя до его дома, я стал наискосок пересекать улицу, чтоб выйти напрямую к своей калитке. Я был уже на середине мостовой, когда в калитке дома доктора показались двое: сам хозяин и тот человек. Повернувшись, чтобы кивнуть соседу, я вздрогнул: мне показалось, что рядом с Маркертом идет Малх Ауринь.

— Показалось, или вы были уверены, что это именно он? — спросил Казакис.

— Теперь уж и боюсь говорить определеннее. Доктор Маркерт уверил меня, что это был его двоюродный брат из Каунаса. Я, конечно, поверил ему, мало ли похожих людей. Но в то первое мгновение меня точно током пронзило. Я остановился, будто остолбенел, и не мог двинуться с места, пока эти двое не дошли до угла и не скрылись за поворотом.

— Скажите, профессор ответил тогда на ваше приветствие, Рудольф Оттович?

— Да, ответил. Он молча наклонил голову. Обыкновенно Маркерт бывал более сердечен и приветлив при встречах со мной.

— А как реагировал на встречу с вами тот человек, в котором вы предположили бывшего айзсарга и оберштурмфюрера?

— Если это был Малх Ауринь, то вряд ли он узнал меня. Ведь последний раз мы виделись близко в тридцать пятом году, когда я был на каникулах у отца в деревне. Но Малх в то время был еще мальчишкой. В Саласпилсе же он попросту не узнал меня, да и я, конечно, не старался попасть ему на глаза, иначе б не смог сейчас разговаривать с вами.

— Понятно, — сказал Арвид, — Как был одет тот человек?

— Обыкновенно. Пиджак и брюки, заправленные в сапоги, на голове, кажется, шапка, а может быть, шляпа… Нет, скорее всего шапка. Рюкзак за плечами.

— Рюкзак?

— Да, рюкзак. В те времена многие носили собственные вещи подобным образом… Чемоданы в войну почти вышли из моды.

— Значит, судя по всему, профессор Маркерт провожал куда-то своего брата?

— Он так и сказал мне, когда вечером я, не утерпев, навестил его и попытался расспросить о том человеке. Впрочем, расспрашивать мне особенно и не пришлось. Мой сосед к слову объяснил мне, что у него гостил проездом двоюродный брат из Каунаса, который собрался ехать в Эстонию, к новому месту работы. Маркерт проводил его на поезд, едва сумел посадить. Тогда очень много было пассажиров, с трудом достали билеты. Вот, пожалуй, и все, что я тогда узнал.

— Вы ничего не сказали профессору о своих подозрениях?

— Как можно! Ведь тогда подверг бы сомнению его слова о брате! А мне доктор известен как честный человек. Ведь мы с ним были вместе в Испании… Нет, я попросту решил, что обознался. Мало ли бывает людей, похожих друг на друга, — повторил Андерсон.

— Больше вы не встречали того человека?

— Нет, не встречал.

— И доктор Маркерт ни разу не упомянул о нем?

— Ни разу. Впрочем, вскоре он уехал в Западноморск, и мы больше не виделись с доктором Маркертом. Это если не считать встречи в прошлом году, когда моя внучка поступала в университет, где он давно уже является профессором. Маркерт встретил меня радушно. Нет, он отличный товарищ! Большой, известный человек, а ведет себя просто, будто мы снова в окопах на окраине Мадрида.

— Вы ничего больше не можете добавить к сказанному?

— Пожалуй, ничего…

Тогда они вышли на улицу вдвоем. Малх пропустил Маркерта вперед, а сам пошел следом за хозяином, осторожно оглядываясь по сторонам.