Заколдованный круг

Он попал сюда случайно — его зазвал однокурсник. Вечеринка происходила у какой-то веселой, могучей, спортивного вида девушки в общежитии. Девушка была такой красивой, а юбка ее такой крохотной, что Рив весь вечер не мог оторвать глаз от ее голых загорелых ног и веселого, красивого лица.

А тем временем вечеринка шла полным ходом. Вернее, это была не вечеринка, а эдакое научное собрание. Пятеро из присутствующих (а на следующем вечере следующие пять) должны были в одной фразе изложить свое «кредо», свою философию, цель жизни. Спорить запрещалось. Просто в конце все собравшиеся писали на анонимных записках имя того, чье «кредо» пришлось им по душе, записки собирали в банку и путем простого подсчета голосов выяснялось, чья философия лучше.

Первым выступил длинный парень в очках: «Все, что имею, готов отдать другим, а они пусть отдадут мне все, что имеют», — сказал он и вытер лоб, словно произнес длинную речь. За ним слово взяла маленькая хохотушка, она улыбнулась и сказала: «Что бы ни происходило, надо всегда смеяться, если удастся, даже на собственных похоронах». И она громко рассмеялась при всеобщем молчании. За ней поднялась хозяйка дома во весь свой богатырский рост, она уперла мускулистые руки в могучие бедра, выставила вперед загорелую голую ногу и с вызовом заявила:

«Хочу любить всех ребят, каких встречу за день, и чтоб они все меня любили». Она оглядела всех сидевших в комнате ребят (большинство опустили глаза) и победно села на место, задрав свою крохотную юбочку чуть не выше пояса. Четвертым оратором оказался парень с суровым, болезненным лицом и горящим взглядом. «Надо, чтоб никогда-никогда не было войны, нигде, никогда! — выкрикнул он и, окинув взглядом сидевших перед ним, презрительно бросил: — Только с таким дерьмом, как вы, многого ве сделаешь». Присутствующие возмущенно запротестовали.

Неожиданно пятым предложили выступить Риву. Сначала он растерялся, но потом осмелел и провозгласил: «Все люди должны заниматься спортом, чтоб всегда быть здоровыми и в хорошем настроении». Реакция аудитории была кислой, ну и черт с ними!

Так что разные компании собирались в университетском городке.

Так или иначе, а на следующий день, к восьми часам, надев по этому случаю галстук, он явился к условленной скамейке. Ал уже ждал его. Он даже вскочил от волнения и тревоги — боялся, что Рив не придет! — увидев его, засиял, замахал руками, бурно выражая свой восторг.

— Пошли! — сказал он под конец и потащил Рива к остановке автобуса.

Ехали недолго и вышли у одного из тех стандартных домов, что десятками возникали на окраине города в последнее время. Здесь селились люди среднего достатка — мелкие служащие, отставные полицейские, заводские мастера, приезжие, имевшие кое-какие сбережения, но не решившие еще, куда и как их применить, учителя, сестры из соседнего госпиталя.

Вот в квартиру одной из таких сестер они и постучались.

Сначала все шло хорошо. Хозяйка оказалась приветливой девушкой лет двадцати. Она была самой старшей. Остальным сестрам было лет по восемнадцати, явилась даже какая-то шестнадцатилетняя подсобница. Симпатичные были и ребята — несколько учеников расположенного неподалеку колледжа, два студента, разносчик из мясной, бой маленького отеля. Всего набралось человек десять.

Угощение было скромным: банки с пивом, с соками, бутерброды, бананы… Пили мало, зато много курили…

Но постепенно Рив начал ощущать какое-то смутное беспокойство. Словно за всем этим внешним фасадом что-то скрывалось, что-то главное, чего пока он не мог понять. В комнате словно сгущалось странное напряжение. Все были посвящены в тайну, и только он ничего не знал. Оставался беззащитным. Может быть, поэтому он пил больше других, осушая пиво банку за банкой (чего обычно никогда не делал). За окном опустился вечер, но света не зажигали, только метались взад-вперед огненные язычки двух свечей. Стоявший в углу магнитофон источал монотонную, упорную, впивающуюся в мозг, в душу музыку. Волновало и близкое соседство одной из сестер, черноволосой, голоногой и голорукой, сидевшей, как и он, на полу, откинув голову, закрыв глаза, но как-то незаметно все тесней и тесней прижимавшейся к Риву.

Потом запах. Странный, тяжелый, раздражающий аромат наполнял комнату, становился все гуще, все весомей. От него начинала слегка кружиться голова. Рив чувствовал себя как в полусне.

И когда голоногая сестра неожиданно протянула ему сигарету, которой только что несколько раз затянулась, Рив, никогда дотоле не куривший, словно автомат взял сигарету и затянулся. Сначала он поперхнулся, начал кашлять. Сплюнул. Другие заулыбались. Заулыбался и он, и снова попытался затянуться. Что особенного — все, кто первый раз берет сигарету в рот, оказываются в таком же положении, это общеизвестно. Вообще-то Рив не собирался курить — он ведь спортсмен. Но в конце концов немало спортсменов курят. В том числе и в их же команде. Курят, тренер ворчит, но ничего — играют не хуже других. Тем более, что Рив не собирается делать из этого привычку — просто побалуется, неудобно же отказать такой красотке, и все. Назавтра забудет даже вкус сигареты…

И Рив продолжал затягиваться.

Настроение его стало улучшаться. Пришло ощущение легкости.

Он посмотрел на свою черноволосую соседку, попытался обнять ее. Но она сидела неподвижно, устремив вдаль пустой взгляд, и зрачки ее, в которых плясало неверное отражение свечей, были крохотные, словно зернышки мака.

Рив еще раз попытался притянуть к себе девушку, но она как сидела, так и повалилась на бок, не меняя положения рук и ног, не отрывая пристального взгляда от темнеющей пустоты комнаты.

Рив немного испугался, но не смутился. Ну и бог с ней! Он и сам теперь смотрел не отрываясь на оранжевые язычки. Язычки метались над тонкими черными иглами фитилей. Потом они начали расти, сверкать, бросаться во все стороны и к нему, Риву, тоже, чуть не обжигая его, так что несколько раз он даже откидывал голову, стукаясь затылком о стену.

Ему-то удалось избежать огня, а вот другим нет. Он вдруг увидел, как вспыхнула, загоревшись ярким пламенем, голова одной из девушек, запылала, стала пунцовой, алой, лиловой и, вытянувшись, начала взлетать к потолку. И вся девушка превратилась в длинный, змеящийся шлейф лилового огня, стелющийся вдоль стены. А за ней потянулись другие…

Рив хотел закричать, но не смог. Он закрыл глаза, однако ничего не исчезло. Все те же видения плясали перед его внутренним взором, разгораясь все ярче и ярче… И вдруг мгновенно, внезапно он понесся куда-то вниз, в пропасть, все закружилось, к горлу подступила тошнота. Тошнота стала нестерпимой, голову кто-то начал разрубать топором. А потом все исчезло, и наступили мрак и тишина.

Рив потерял сознание.

Очнулся он под утро с головной болью, с ощущением слабости, весь липкий от пота. В комнате было душно и в то же время холодно. Отвратительно пахло рвотой, вчерашним пивом, черствыми бутербродами…

На полу вдоль стен в нелепых позах спали девушки и ребята. У них были серые лица, лиловые веки, у некоторых у рта набежала слюна. Пальцы белели, безвольно растопыренные или, наоборот, судорожно сжатые в кулаки.

Ал и еще один парень бодрствовали. Тупо уставившись в пространство, они жевали ароматическую резинку, то и дело сплевывая прямо на пол.

Через окно пробивался какой-то грустный, грязный рассвет. Заметив, что Рив пришел в себя, Ал постарался выдавить на бескровных губах улыбку.

— Ну, поздравляю.

— С чем? — промямлил Рив.

— С боевым крещением. С приобщением к рыцарям марихуаны!

— А… — У Рива не хватило даже сил говорить. Он уже понял, что вчерашние сигареты были с наркотиком. Разве он, не курящий, мог определить — дали ему обыкновенную сигарету, или с этой дрянью? О господи! Ничего себе вечериночка! Ничего себе Ал, новый дружок с его секретом хорошего настроения! Настроение у него вчера действительно стало отличным, так минут на пять… Платить за пять минут такую цену — раскалывающейся головой, ставшими чужими руками и ногами, тошнотой, от которой хочется застрелиться… Слуга покорный! Но у него не было сил ни ругать Ала, ни упрекать да и вообще говорить. А тот не унимался: